Фараон и наложница
Шрифт:
— Вот именно, — крикнул фараон. — Он упрям. Он отказывается исполнять мои приказы. Я знаю, он не желает осуществлять мой указ. Он следит за мной, старается перехватить меня в пути, надеясь, что сумеет добиться отмены указа, докучая своими просьбами, хотя я отказался слушать его. Он подстрекает жрецов подавать петиции, точно так же, как он раньше подбил кого-то выкрикивать свое порочное имя. Коварный первый министр замышляет козни и очертя голову бросается прямо в объятия моих врагов.
Царица пришла в ужас от подобного образа мыслей
— Ты допускаешь несправедливость к этому человеку. Я считаю, что он один из самых преданных трону слуг. Он чрезвычайно умен, его единственное намерение — добиться согласия. Разве есть нечто странное в том, что он опечален потерей привилегий, которые его институт обрел с благоволения наших предков?
Раздражение фараона закипало с новой силой, ибо он не мог найти оправдания человеку, явно или скрытно не подчинявшемуся его приказам. Фараон ни при каких обстоятельствах не мог допустить, чтобы кто-то видел вещи в ином свете, чем он сам. Резко, со злой насмешкой в голосе он заметил:
— Царица, этот интриган, видно, склонил тебя на свою сторону.
— Я никогда не держалась того мнения, что следует захватывать храмовую собственность, — с негодованием возразила она. — Я не вижу в этом необходимости.
В словах фараона звучала ярость:
— Ты недовольна тем, что твое богатство растет?
Как он может говорить такое, если хорошо знает, на что тратятся эти деньги?
Слова фараона пробудили дремавший в ней гнев, и царица пришла в бешенство, чувства взяли верх над ней.
— Всякий думающий человек был бы уязвлен, видя, что землей мудрецов завладевают ради того, чтобы тратить их доходы на легкомысленные удовольствия.
Фараон вышел из себя и, сделав рукой угрожающий жест, изрек:
— Да настигнет несчастье этого интригана. Им овладел соблазн посеять раздор между нами.
Эти слова больно задели царицу.
— Ты принимаешь меня за легковерного ребенка, — грустно сказала она.
— Горе ему. Он добился аудиенции у царицы, дабы поговорить с женщиной, прячась за ее царские одежды.
Почувствовав себя оскорбленной, Нитокрис воскликнула:
— Мой повелитель!
Но он завелся, подстегиваемый демоническим бешенством:
— Нитокрис, ты пришла, гонимая ревностью, а не желанием добиться согласия.
Царица чувствовала, что по ее гордости нанесли жестокий удар, и ее глаза затуманились. Пульс застучал в ее в ушах, руки и ноги начали дрожать. На мгновение она потеряла дар речи. Затем Нитокрис возразила:
— Фараон, Хнумхотеп знает о тебе ровно столько, сколько ведомо мне самой, и все же торопится поведать о том, что ему стало известно. А если ты думаешь, что мною движет ревность, тогда не обольщайся. Мне, как и всем, известно, что ты уже многие месяцы проводишь в объятиях танцовщицы с острова Биге. Ты видел, чтобы за все это время я хотя бы раз обращалась к тебе, пыталась остановить или умолять? И да будет тебе известно, что тот, кто вздумает читать нравоучения женщине, потерпит
Фараон пришел в ярость.
— Ты даже сейчас рассыпаешь горячий пепел ревности, — выдавил он сквозь зубы.
Царица топнула ногой и встала. Фараон вывел ее из себя.
— Фараон, — возмущенно сказала она, — царица не обязана стыдиться того, что ревнует мужа, но фараон воистину должен стыдиться того, что швыряет деньги собственного государства к ногам танцовщицы, позволяя всем без исключения злобно сплетничать о своем чистом и незапятнанном троне.
Сказав эти слова, царица удалилась, не обращая внимания на его возражения.
Гнев поглотил фараона, он потерял спокойствие. Он считал Хнумхотепа единственным виновником всех своих бед. Он вызвал Софхатепа и велел тому сообщить первому министру Хнумхотепу, что ждет его. Озадаченный распорядитель двора тут же отправился выполнить приказ своего повелителя. Первый министр явился, раздираемый надеждой и отчаянием, его тут же провели к разгневанному фараону. Хнумхотеп вымолвил традиционное приветствие, но фараон не обратил на это внимание и резко прервал его:
— Разве я не велел тебе, первый министр, больше не поднимать вопроса о храмовой собственности?
Первого министра потряс злобный тон, какой он слышал впервые, и он почувствовал, что его надежды угасают.
— Мой повелитель, — произнес он с отчаянием в голосе, — я считал своим долгом довести до вашего блистательного внимания жалобы людей, преданных и верных вам.
— Все как раз наоборот, — жестко ответил фараон, — ты хотел посеять раздор между мною и царицей и добиться своей цели, воспользовавшись этим.
Первый министр сложил руки в мольбе, он собирался заговорить, но смог вымолвить лишь:
— Мой повелитель, мой повелитель…
— Хнумхотеп, — закричал взбешенный фараон, — ты отказываешься подчиняться моим приказам. Отныне я тебе больше не доверяю.
Верховный жрец лишился языка и застыл на месте. Он печально опустил голову на грудь и голосом, в котором звучало крушение надежд, сказал:
— Мой повелитель, я действительно опечален тем, что вынужден покинуть славное поприще служения вам. Я стану тем, кем был раньше, — одним из верных вам ничтожных рабов.
Фараон почувствовал облегчение, после того как дал волю страшному гневу, и послал за Софхатепом и Таху. Оба тут же явились, не зная, зачем их вызвали.
— Я покончил с Хнумхотепом, — спокойно сообщил фараон.
Воцарилось мертвая тишина. На лице Софхатепа появилось изумление, но Таху это известие не тронуло. Фараон посмотрел сначала на одного, потом на другого и спросил:
— В чем дело, почему вы молчите?
— Это очень серьезный шаг, мой повелитель, — ответил Софхатеп.