Фараон
Шрифт:
‘Это даже не десятая часть того, что мы имеем здесь и сейчас, - заметил Гуротас.
‘Так будет лучше, - сказал я.
И Гаротас, и Хуэй посмотрели на меня искоса.
– Как же так, Таита?’
‘Это потому, что мы должны разделить его по крайней мере на четыре части, - объяснил я, и когда они все еще не поняли, я продолжил: Ты и Хуэй; я, Аттерик Туро.’
‘Ты же не хочешь сказать, что это полный придурок? Гаротас выглядел потрясенным.
– Вот именно!
– Я подтвердил это, - сказал великий фараон Египта. Это сокровище было первоначально украдено у его предков.’
Некоторое время они молча обдумывали мои слова, а затем Гаротас тактично спросил: "Итак, ты намерен остаться в царстве Аттерика Туро?"’
– Естественно! Вопрос застал меня врасплох. Я - египетский аристократ. Я владею обширными поместьями в этой стране. Куда еще я могу пойти?’
– Ты ему доверяешь?"’
– Кому?"’
– Аттерик -полный придурок, а кто же еще?- Спросил меня Гаротас .
– Он мой фараон. Конечно, я ему доверяю.’
‘Где был ваш фараон в битве при Луксоре?- Безжалостно спросил Гаротас. ‘Где он был, когда мы штурмовали эти стены Мемфиса?’
– Бедный Аттерик - не воин. Он - нежная душа.’ Я пытался найти ему оправдание.
– Однако его отец, Тамос, был великим и свирепым воином.’
‘Мы говорим о сыне, а не об отце, - сказал Гаротас.
Я снова помолчал, обдумывая смысл его слов; наконец спросил: "Могу ли я считать, что ты не вернешься со мной в Луксор, когда я отправлю донесение фараону Аттерику Туро?’
– Он покачал головой.
– Мое сердце в Лакедемоне с прекрасной женщиной, моей царицей, и с нашей дочерью. Мои дела в Луксоре закончены. Кроме того, в этом городе есть люди, которые все еще помнят меня молодым Зарасом. Я видел вашего фараона только один раз, и он не дал мне никаких веских причин любить его или доверять ему. Я думаю, что лучше вернусь в свою крепость, где смогу контролировать ситуацию." - Он подошел ко мне и похлопал по плечу.
– ‘Мой старый друг, если ты так мудр, как мы все думаем, ты отдашь мне свою долю этого великолепного сокровища, чтобы я хранил его до тех пор, пока ты не попросишь меня вернуть его тебе. В данном случае, никакого вреда не будет сделано. Однако, если я не ошибаюсь в своих подозрениях, у тебя есть все основания быть благодарным.’
‘Я подумаю об этом, - пробормотал я с несчастным видом.
Гуротас и Хуэй пробыли еще десять дней, загружая свои корабли рабами и другой добычей, захваченной в Мемфисе, включая мою долю сокровищ гиксосов, которую я неохотно согласился передать Гуротасу. Затем они отправили свои колесницы и лошадей на борт, и мы попрощались, стоя на каменной пристани на Западном берегу Нила.
Четыре сына Хуэя от принцессы Бекаты были с нами в Мемфисе. Каждый из них командовал эскадроном колесниц. У меня не было возможности узнать их получше, но они казались мне похожими на своего отца и свою царственную мать, а это означало, что они были прекрасными молодыми людьми, храбрыми и искусными возничими. Старшего по понятным причинам звали Гиссон, а остальных троих - Сострат, Палмис и Лео. Варварские греческие имена, конечно, но они обнимали меня и называли "уважаемым и прославленным дядей", что подтверждало мое высокое мнение о них. Они обещали передать мою любовь их матери и тете, как только вернутся в Лакедемон.
Гуротас написал приказ о путешествии из Дельты Нила на остров Лакедемон и вместе с распиской о моей доле в сокровищнице Мемфиса вручил его мне. ‘Теперь у тебя не будет оправдания, что ты не навестил нас при первой же возможности, - сказал он мне хриплым голосом, стараясь скрыть свое огорчение по поводу нашей второй значительной разлуки.
С другой стороны, я написал свиток папируса для каждой из моих двух любимых принцесс, Техути и Бекаты, чтобы их мужья доставили его, как только они доберутся до своих домов. Я не мог доверить этим двум любезным головорезам дословно передать мои драгоценные слова их супругам. Они были выражением такой поэтической красоты, что даже после стольких лет молчаливого повторения их про себя я мог плакать.
Затем все они сели на свои галеры и отчалили от пристани. Барабаны отбивали ритм для гребцов; длинные весла опускались, качались и снова опускались. Выстроившись в линию, они повернули, как пробуждающийся могучий морской дракон, и, подгоняемые течением Нила, исчезли за первым изгибом реки, направляясь к дельте, где река впадала в великое Срединное море.
Я остался один и тосковал.
Три дня спустя я поднялся на борт своей собственной галеры, и мы направились на юг, домой, в золотой город Луксор. Но на сердце у меня все еще было тяжело, и мысли мои двигались в противоположном направлении, куда несли меня ветер и весла.
Когда мы достигли порта Луксора под городом, казалось, что весть о нашей великолепной победе под Мемфисом была доставлена почтовым голубем во дворец фараона Аттерика. Трое его старших министров ждали на речной пристани во главе того, что казалось всем населением Верхнего Египта. На заднем плане этой толпы стояло по меньшей мере двадцать повозок, каждая из которых была запряжена двенадцатью волами. Я предположил, что они должны были доставить сокровища гиксосов в город Луксор, где, несомненно, находилась Сокровищница фараона, готовая принять их. Многочисленный оркестр из арф, флейт, лир, труб, тамбуринов и барабанов ревел вдохновенное исполнение нового гимна во славу фараона Аттерика Туро, который, по слухам, он сочинил сам. Египетское население, казалось, лишило каждую пальму в стране ее листьев, которыми они с энтузиазмом размахивали, распевая вместе с оркестрами.
Когда мой флагман причалил к главному причалу, я был готов воздать хвалу и благодарность фараону Аттерику Туро и всему народу Египта за то, что он навсегда избавил их от угрозы Хамуди и его ужасного племени и вернул им такое сказочное сокровище из вражеской казны.
Главным министром Аттерика был красивый молодой человек, сделавший большое состояние на работорговле. Его звали господин Меннакт. Он был закадычным другом фараона и, возможно, гораздо ближе к нему в других, более интимных частях тела, чем просто грудь, ибо я слышал, что они разделяли одни и те же похотливые пристрастия. Писец, должно быть, записал свою речь на папирусном свитке, потому что читал ее уныло и монотонно, спотыкаясь на словах, состоящих более чем из одного слога. Я мог бы простить ему этот недостаток театральности, но меня сразу же разозлило, что он не упомянул о моем участии в последней блестящей кампании, которую я вел против гиксосов. На самом деле он вообще не упоминал моего имени. Он говорил только о своем покровителе Фараоне Аттерике Туро и о верных и храбрых легионах, которыми он якобы командовал в битве. Он превозносил лидерство и мужество фараона, его мудрость и чистый гений в освобождении нашего Египта от века рабства и иностранного господства. Он указал, что пять фараонов, которые непосредственно предшествовали ему, включая его собственного отца Тамоса, были печально неудачны в своих попытках достичь таких же окончательных результатов. Он закончил свою речь, указав, что эта великолепная победа, несомненно, принесла фараону Аттерику Туро видное место рядом с Гором, Изидой, Осирисом и Хатхор в пантеоне нашего Отечества. По этой причине, объяснил Меннакт, основная часть сокровищ, которые Фараон Аттерик отвоевал у гиксосов в Мемфисе, будет использована для строительства храма, чтобы отпраздновать его возвышение над простым человеческим государством до уровня небесного и бессмертного.
Пока господин Меннакт развлекал и просвещал нас этой речью, моя команда выгружала сокровища, которые мы привезли с собой, и складывала их на пристани. Это было великолепное зрелище, которое полностью отвлекло внимание собравшихся от остроумия Меннакта и его умения говорить.
Когда Меннакт наконец замолчал, приказ был отдан, повозки покатились вперед, и вспотевшие рабы погрузили в них сундуки с сокровищами. Затем возницы щелкнули длинными хлыстами, и эскорт тяжеловооруженных дворцовых стражников немедленно окружил их, и они двинулись по дамбе к главным воротам города Луксора.