Фараон
Шрифт:
— Эти портреты похожи на твоего отца? — поинтересовался Цезарь.
— Быть может, на того, каким он был в молодости, пока он еще не располнел, как в пожилые годы, — насмешливо отозвалась Клеопатра. — Но я подозреваю, что в те дни, когда рисовались эти картины, он уже был лет на сорок старше и фунтов на сто тяжелее.
— А чем старший Гор отличается от младшего? — спросил Цезарь.
— Старший — сокол, бог целителей. К нему приходит множество верующих в поисках исцеления от болезней. А младший Гор — сын Исиды и Осириса. Но на самом деле это один и тот же бог. Возможно, нужно быть греком или египтянином,
За прошедшие дни они часто вместе смеялись над пренебрежением, которое внушал Клеопатре римский рационализм.
— В таком случае я просто закрою глаза на эту путаницу, — сказал Цезарь. — Ради твоего отца и той красоты, которую он создал. Здесь обитает дух двух великих цивилизаций.
— Именно потому мой отец сумел вновь заручиться поддержкой своего народа, — объяснила Клеопатра. — Отец всегда говорил, что боги добры к тем, кто чтит их, а люди уважают тех, кто чтит их богов. Отец был прав. И именно так я и поступлю, как только снова окажусь в Александрии. Когда ты вернешься ко мне, то поразишься тому, что я возведу в твою честь.
— Ты слишком умна для столь юной девушки, — сказал Цезарь.
— Я позволяю тебе относиться ко мне покровительственно лишь потому, что ты — величайший человек на свете, — прошептала Клеопатра, поднялась на цыпочки и прижалась губами к его щеке. А потом вспыхнула, усомнившись: стоит ли выказывать такие теплые чувства по отношению к чужеземцу здесь, в сдержанной и торжественной атмосфере храма?
— Если твое величество будет купаться в ослином молоке, то никогда не постареет и не утратит красоты.
Голос супруги жреца из одного храма, расположенного в окрестностях Асуана, звучал серьезно и искренне.
— Это твой собственный секрет вечной красоты? — спросила царица; она попыталась найти хоть одну морщину у этой женщины, годящейся ей в бабушки, и не преуспела. Темные брови изгибались над глазами, словно полумесяцы в полуночном небе, а губы женщины по-прежнему оставались яркими и сочными.
— О да, Матерь Египет. Я приготовлю для тебя большой кувшин с молоком, чтобы ты взяла его с собой в свой дворец, на север. Я уверена, что там, у вас, ослы пасутся не на таких тучных пастбищах, как здесь.
«Матерь Египет». Клеопатру никогда прежде не величали так, но ей понравилось, как это звучит. Этот титул неразрывно связывал ее со всей страной, с ее землей и народом. Она готова стать матерью для Египта, заботиться о нем и кормить его, вместе с их всеобщим благодетелем, Нилом.
— Я буду чрезвычайно признательна тебе, — сказала Клеопатра и отпустила жену жреца.
Повсюду, где они ни проплывали, Клеопатра приглашала местных знатных дам навестить ее после обеда, для дружеских бесед за прохладительными напитками, проходивших на палубе, превращенной в сад. Но сейчас царица устала от всех разговоров и вернулась к себе в каюту. Цезарь был там; он расхаживал по комнате, словно запертый в клетку дикий кот, без цели и смысла.
Цезаря терзало настоятельное стремление вернуться в Александрию. Не далее как сегодня утром он потребовал, чтобы они как можно быстрее плыли обратно. Он получил тревожное сообщение о событиях в Риме. Неблагоприятная погода на несколько месяцев прервала все сообщения морем, и вот теперь
Сегодня же диктатор пребывал в прескверном расположении духа. Его снова настиг привычный цинизм, и Цезаря более не радовали ни Клеопатра, ни все удовольствия, которыми она обставила их путешествие. Еда отсылалась обратно нетронутой — Цезарь лишь выпил немного вина, чтобы успокоить нервы. На его лице вновь прорезались морщины. Цезарь выглядел худым и напряженным.
— Смею надеяться, я все же узнаю, что вызвало этот внезапный ужас.
Клеопатра не могла больше выносить столь жуткого преображения. Цезарь не выпускал депеши из рук и не делился с нею их содержимым. Клеопатре хотелось знать, нет ли среди них писем от его жены, Кальпурнии, дочери его друга Пизона. А может, сам Пизон услышал о романе между Цезарем и царицей и написал ему суровое послание?
— Я слишком надолго задержался в твоем обществе, госпожа, и мои враги воспользовались этим.
— Но со времени последнего проигранного сражения прошло всего десять дней, — попыталась возразить Клеопатра.
Как он смеет?! Почему он дозволяет миру мешать их удовольствиям? И особенно сейчас, когда Клеопатра чувствовала себя живой, как никогда.
Она не понимала, почему женщины во время беременности стремятся к уединенному образу жизни и ведут себя так, словно больны какой-то загадочной болезнью. У Клеопатры было такое ощущение, словно ребенок внутри нее лишь придает ей сил. Как будто она теперь сделалась больше себя самой — объединенная сила двух существ в одном теле. Она чувствовала себя энергичной, сильной и непобедимой. Когда женщины, прислуживавшие Клеопатре, советовали ей не перенапрягаться, Клеопатра приписывала это их собственной слабости, а не своему состоянию. Быть может, она, в конце концов, не обычная женщина.
И Клеопатре отчаянно хотелось, чтобы рядом с ней находилась подруга, которая бы понимала ее, которая смотрела бы в лицо беременности с тем же бесстрашием, что и она сама. Клеопатра скучала по Мохаме. Несомненно, девушка из пустыни во время вынашивания ребенка была бы такой же энергичной, как сама Клеопатра. Они были бы как две амазонки, носящие детей-воителей для мира, что ожидает их величия.
Но, очевидно, на отца ребенка беременность подобного влияния не оказывает. Цезарь угрюмо посмотрел на Клеопатру.
— Последние двенадцать лет я посвятил расширению границ Рима и раздвинул их до пределов, превосходящих самые безудержные мечты самых амбициозных людей. Я набивал кошельки римлян, поставлял им рабов для хозяйства и иноземных красавиц для постели. И все же этого оказалось недостаточно.
— Что случилось, милый? Неужели ты не доверишься мне в этом? Хотя бы в этом? Я не в силах видеть тебя таким расстроенным. Я вложила в твои руки свою жизнь, свое будущее, свое сердце, и меня пугает, когда ты делаешься таким. Я начинаю бояться, что ты разлюбил меня, что Египет в конце концов наскучил тебе, что мне не хватает искусности удержать тебя здесь и потому ты уходишь.