Фарисейка. Агнец

Мориак Франсуа

— Тогда что же вы тут делали? Вы знали, что я в комнате? Ну вот что, — добавила она, вдруг резко изменив тон, — чем стоять сложа руки, помогите-ка мне постелить постель... Нет. Уж лучше вам за это не браться, — снова заговорила она. — Я одна справлюсь быстрее. Сядьте, а то опять грохнетесь.

Он послушался и минуту просидел неподвижно, наблюдая за девушкой, которая деловито стелила постель.

Внезапно он спросил:

— Кто этот малыш?

— Ролан? Приютский мальчик. Господам взбрело в голову его взять, но он им уже смертельно надоел. Мадам, видите ли,

желала иметь ребенка!

— Они его усыновили?

— Нет, взяли на пробу. Но он разонравился. Полгода назад он был с виду куда лучше, но потом заболел дизентерией. Ваш друг его теперь ненавидит. Впрочем, он его никогда не любил. Конечно, лучше самому делать своих детей... если можешь. — Она взбила подушку. — Но я думаю, что он не может только со своей женой...

У нее на лице вдруг появилось выражение многоопытной женщины. Ксавье сказал: «Удивляюсь...» — но умолк, не окончив. Развязная манера держаться, вульгарные слова как-то не вязались с ней. Ему хотелось ее оборвать, крикнуть ей: «Вы дурно играете свою роль». Он знал, какая она на самом деле. Она была для него как раскрытая книга, он читал ее без труда; у него был этот дар, и он ему даже не очень удивлялся, он уже привык к тому, что видит людей насквозь. Какое у нее было лицо! И он сам вдруг увидел свое отражение в зеркале над комодом — бледное, прелестное лицо, — увидел себя не таким, каким казался себе обычно, а как бы глазами девушки. Как они друг другу понравились!

Он повторил:

— Удивляюсь..

— Чему вы удивляетесь?

— Нет, это вас может обидеть.

— Напрасно вы думаете, что можете меня обидеть!

— Я знаю, кто такая Бригитта Пиан... Дома у нас о ней много говорили все эти годы! Ее называют «мать церкви». Так вот, меня удивляет, что она выбрала в секретарши вас, а не какое-нибудь «чадо Пресвятой Девы Марии»... Вам смешно?

— Мне смешно, что вы себе уже составили обо мне мнение. Кто вам сказал, что я не «чадо Пресвятой Девы Марии»?

— Нет, — возмутился он, — вы совсем не ханжа.

Она спросила:

— А почему я должна быть ханжой?

— Вы были бы ханжой, если бы были «чадом Пресвятой Девы Марии».

— Почему вы так считаете?

Он сказал:

— Вижу...

Она взглянула на него, приоткрыв рот:

— Ну, знаете! — Потом пожала плечами: — Вы просто смеетесь надо мной.

Тогда он сказал:

— Вы думаете, Бог далеко, а ведь он подле вас.

— Бог? Да это же Бригитта Пиан!

Она рассмеялась... Он тоже смеялся.

— Вы правы, что не верите в этого бога: его не существует.

Она сидела на краю постели, отвернув от него лицо. Она заговорила не сразу, подыскивая слова:

— Я не хотела бы, чтобы вы думали, что девушка, ни во что не верящая, должна обязательно...

Она посмотрела ему в глаза и вдруг сказала:

— Я никому не принадлежала и не принадлежу никому...

Он грубо ее перебил:

— Вы с ума сошли! Будто я мог подумать о вас такое. Это ужасно!

— Почему ужасно?

— Для меня ужасно.

Она сидела, скрестив ноги, и улыбнулась, рассеянно поглаживая рукой подушку.

— В конце

концов, вы такой же, как и все.

Он пробормотал: «Ну, конечно...» — и покраснел до ушей. Никогда еще он не испытывал такой радости от присутствия девушки, никогда. Такой же, как и все... «Господи, а если я оказался здесь из-за нее?» Если весь путь, который он прошел, вел его в эту комнату, к ней? К счастью, к этому счастью? И он вдруг спросил:

— Как вас зовут?

— Доминика. Я учительница в школе прихода святого Павла в Бордо. Это место я получила благодаря содействию мадам Пиан. У меня нет родных, нет никого, кроме младшего брата, которого я должна содержать. Так что вы понимаете...

Он повторил:

— Доминика...

Она тихо сказала:

— Сядьте рядом со мной. Чего вы боитесь?

Он сказал:

— Я не боюсь, — и робко шагнул к ней.

Она глядела на него тоже несмело, чуть приоткрыв прелестный рот. Еще детские зубы светились молочной белизной. Она учащенно дышала. Нет, в этом не было ничего плохого. «Нет, Господи, в этом нет ничего плохого. Я заслужил этот отдых, это утешение, которое выпадает на долю всех людей, даже самых обойденных, самых бедных». Он медленно подходил к ней все ближе, а она отвела глаза, чтобы его не смущать, и ждала, неподвижная, как статуя, словно достаточно было одного взмаха ресниц, чтобы спугнуть этого юного самца. Он сделал еще шаг.

И тут на лестнице послышался шепот. Жан де Мирбель вошел без стука и не притворил за собой дверь. Ксавье увидел, что у порога, в полутьме коридора, стоит и Мишель.

— Что вы здесь делаете? — спросил Мирбель у Доминики.

— Я пришла постелить... Мы разговорились, — объяснила она. И добавила, обращаясь к Ксавье: — Полотенца на стуле.

Перед тем как выйти, она обернулась и улыбнулась Ксавье:

— До завтра.

Мирбель стал ходить взад-вперед по комнате.

— Она давно здесь?.. Она говорила с тобой обо мне? Ну, признайся: она говорила с тобой обо мне?

Вошла Мишель и взяла мужа под руку.

— Дай твоему другу отдохнуть, — сказала она. — Я с ним завтра поговорю.

Ксавье сухо возразил:

— Мне кажется, нам с вами уже не о чем говорить. Ваш муж вернулся, значит, я могу уехать. Утром есть поезд?

— Не начинай все снова! — воскликнул Мирбель.

— Вы в самом деле хотите уехать? — спросила Мишель. — Тогда зачем же вы с ним приехали?

Жан де Мирбель прошептал ему прямо в ухо:

— Не отвечай ей.

— Я привез его назад, — сказал Ксавье. — Мне здесь больше делать нечего.

Мишель вдруг внимательно поглядела на него:

— Мы объяснимся завтра. Потом вы уедете или останетесь. Во всяком случае, между нами не будет недомолвок.

Она протянула ему руку.

— Не будем ему мешать спать, — сказала она мужу.

Жан вышел за ней, потом снова приоткрыл дверь и сказал приглушенным голосом:

— Ты ей нравишься, да я в этом и не сомневался. А тебе она как?

Ксавье молчал, и тогда он сказал совсем тихо:

— Если она тебе нравится, я дарю ее тебе. Шучу, шучу! — добавил он быстро.