Фартовые
Шрифт:
Подъем был в шесть утра: и в будни и в праздники. Утренняя поверка на морозе выявляла заболевших, умерших, сбежавших. Последних, к счастью для всей зоны, давно уже не бывало. Утренний кипяток с «кирзухой», — так называли перемороженный, сушеный картофель, разваренный в подсоленной воде и, — на работу. В обед — баланда, в которой «крупинка за крупинкой гоняются с дубинкой», и пайка хлеба с куском ржавой селедки. На ужин — жидкий чай с хлебом. Вечерняя поверка ничем не отличалась от утренней. Разве что наказания
Все было так же и в этот день.
А к ночи, когда работяги собирались ложиться спать, в барак внезапно пришел начальник отряда, объединявшего несколько бригад.
— Мужики, я ненадолго к вам. Давайте все сюда. Поговорить надо, — позвал работяг.
Берендей не двинулся с места. Вместо него, за себя и за фартового, пошел к столу Харя.
А вскоре до слуха Берендея донеслось одобрительное:
— Конечно, согласны. Поедем.
— Человек десять хватит!
— Конечно, Медведь должен здесь остаться!
— Берендей, иди, лафа-то какая! Скорей! — тянул Харя фартового со шконки.
Вскоре и Берендей понял, что начальник предложил работягам заготовку шедшей на нерест кеты.
— Рыбу наловите для всей зоны. Думаю, недели за две управитесь. Жить придется в лесу. В палатках. Но сейчас тепло. Да и народ вы закаленный, — говорит начальник. Повернувшись к Берендею спросил — А вам доводилось рыбу ловить в наших реках?
— Да он самый что ни на есть рыбак. За уловы и угодил. Они у него отменные были. Только вот с милицией их не делил, — хихикнул Ванька.
— Фартовый я! Это верно. Но насчет рыбалки — не откажусь. Умею, — мелькнула своя мысль у Берендея.
— Вас рекомендуют. И я верю. Но все ж, прошу, без фокусов там обойдитесь, — добавил начальник.
…На следующий день в числе десятка работяг, в сопровождении троих охранников, уехал из зоны Берендей.
Через пару часов добрались до места. Берендей выскочил из машины следом за охранниками и онемел.
Дикая тайга обступила распадок со всех сторон. Казалось, она спустилась на землю с неба строгими елями, седыми березами, колючим темным кустарником. Стволы деревьев еле проглядывались в темноте чащи.
— Господи, благодать-то какая! — не скрыл восторга Берендей.
Пока ставили палатки, он спустился к реке, гудевшей в распадке. Мелкая, мутная, холодная, она прорывалась меж камней, и в этой воде, едва достававшей Берендею до колен, шли косяки рыбы.
Громадная, с поперечными темными полосами по бокам, пробивалась к нерестилищам кета. Каждая по десять-пятнадцать килограммов. Берендей выхватил из воды одну, вторую, понес к мужикам, когда вдруг заметил, что из одной рыбины сыплется на сапог икра.
Оранжевые икринки сверкали янтарем и на траве.
— Ишь ты, сколько жизней замокрил. Л для чего? — фартовый досадливо качнул
— С первым уловом вас!
Берендей хотел обложить его грубыми, злыми словами, да вовремя увидел, что тот без оружия.
— А что ж с голыми руками ходишь? Иль не боишься? — прищурился фартовый.
— А чего бояться? Кого? Вас? Так я ничего плохого вам не сделал.
— Ты ж охранять нас должен.
— Да, но куда вы здесь побежите, кругом тайга. Здесь убежать невозможно.
«Наивный фрайер», — решил Берендей.
— А вы что с этой рыбой будете делать?
— Жрать станем. Что еще с ней делать, если с собою у нас только хлеб да соль, — ответил Берендей.
— Я слышал, что из нее уха хорошая получается.
— Для ухи еще картошка и лук нужны.
— Так надо в ближайшее село смотаться.
— Кому? Мне что ли?
— Я с шофером съезжу. Быстро вернемся. А вы пока рыбы наловите, — попросил охранник.
«Чудной какой-то, лопоухий совсем. Может приказывать, ан просит», — подумал Берендей.
Пока работяги разводили костер и ловили рыбу, вернулся и охранник на машине: привез картошку, лук, чеснок. Берендей тем временем оглядел реку. Прикинул, где лучше ловить и здесь же, на берегу, солить рыбу в бочках. Прикинул, кто чем должен заняться с утра.
Фартовый вместе с Харей, чтоб завтра не терять времени, расчистили от коряг и завалов подход и спуск к реке, растащили заторы из плывуна в воде, и теперь, когда совсем стемнело, сели отдохнуть на берегу.
Темная ночь, окутавшая тайгу, укрыла от глаз расчищенную тропу. Лишь свет от костра, да голоса зэков напоминали, что не все в тайге спит.
Внезапно на плечо к Берендею упала гроздь рябины. Харя испугался, глянул вверх.
— Охранника что ли черт занес?
— Кроншпиль уронил. Вон на сучке топчется, иль не слышишь? — удивился Берендей.
— А разве птицы ночью видят?
— Таежные хоть днем, хоть ночью ориентируются здесь без промаху. Потому что тайга для них — дом. В ней не мы, они хозяева. Его бугры и паханы, а мы лишь чужаки, как я средь работяг, — невесело усмехнулся Берендей.
— Все мы тут — как мышь в лапте. С той лишь разницей, что она вылезет когда захочет, а мы — когда разрешат.
— Не хотел бы мышью жить. Весь век в темноте и страхе, по чужим углам. Нет, слишком коротка жизнь, чтобы ее бояться, — выдохнул Берендей.
— А ты и жил в страхе, да в темноте. И своего угла не имел. Разве не так? — тихо сказал Харя.
— Я никого не боялся. А что работал ночью, так это специфика у нас такая. Извечно в третью смену. А хаз у меня было полно. И каждая — сполна моя. Не клеилось только с мусорами. Ну да так не бывает, чтоб уж совсем все клёво было…