Фартовые
Шрифт:
Эта «малина» постоянно обновлялась. Сколько отсюда ушли по этапу в лагеря — никто не припомнит.
Ведьмин час…
Худосочный, низкорослый мужичонка, которого во всех лагерях и «малинах» звали Дамочкой, имел бабью походку, визгливый голос базарной торговки; он и был главарем «малины», в которую вор в законе пойти посчитал бы для себя за падло.
Мужики города звали его педерастом в лицо. А бабы — сучьим выкидышем.
Знали здесь и настоящее имя главаря — Колька Кириченко. Уж слишком часто судили его в Охе в открытом
Колька молока с детства не видел столько, сколько выпил вина еще в грудном возрасте. Бывало, обмочит пеленки или чего хуже утворИТ по неразумению, мать ему — бутылку с ви- ном. Соску никогда не мыла. Глотнет малец пару раз и спит. Так и рос. До двух лет даже не ползал. Лишь в три года на ноги начал вставать. А уж как заговорил к пяти годам, вся Сезонка животами со смеху маялась. Отборным матом свой запропастившийся горшок выбранил.
Та, что матерью стала по воле случая, всему базару своей радостью поделилась:
— Заговорил сынок. И сразу по-нашему, серьезно. Знать, настоящим мужиком станет…
Колька с детства не садился есть без хмельного. Любил гор
ланить блатные песни, плясать до стона в коленях, пугать в ночи случайных прохожих. А когда стал взрослеть, уже не орал кошачьим визгом в темном переулке. Бросался под ноги, чтоб упал человек. Остальное доделывали воры.
Постепенно совершенствуясь, он научился ловко потрошить сумки и карманы, снимать часы, кольца и цепочки. Приловчился моментально сбывать все это. И — пропивал барыш в один день.
Дамочка считал себя счастливым человеком. Он ни над чем не задумывался, ни о чем не беспокоился. Да и что могло терзать этот маленький лоб? В нем едва хватало места, чтобы запомнить десяток блатных песен, пять дюжин матюгов, да кликухи кентов.
Да, он не раз был судим. Но за мелочи много не давали, И посидев года два-три, снова возвращался на Сезонку, где его приход обмывался и ворами, и пьянчугами.
Дамочка, как и все воры, не хотел обзаводиться семьей. К чему лишние хлопоты? Девки не перевелись. За поллитра на двоих и уговаривать не приходилось. А что будет завтра или через год — его не заботило.
Когда умерла, сгорев от спирта, мать, он даже не перестал петь свою излюбленную:
Как родился я на свет, дал вина мне старый кент.
И теперь всю жизнь свою я вино, как воду, пью.
Кто-то похоронил старуху, увезя в телеге обшарпанный дощатый гроб. Колька даже не оглянулся.
— Умерла? Ну что ж, мне больше достанется, — хлебнул из горла портвейн.
О матери он и потом ни разу не пожалел, не вспомнил о ней по-доброму.
К Дамочке приходили все, кто любил выпить на халяву. Главарь открывал счет долга. Сумму сразу не называл. Ждал, пока по уши завязнет новичок. А там и финач к горлу — гони долг. Нечем? Отработай.
Так и
Почему назвали «малину» «Ведьмин час»? Да может потому, что брали фартовые на гоп-стоп прохожих не раньше полуночи и не позднее трех часов ночи. Дьявольское время. А может потому, что Дамочка родился ровно в полночь. И не раз хвастался, что родившийся, как он, в ведьмин час — заранее обручен с воровской судьбой.
Промышляла эта «малина» не только у себя на Сезонке. А и на Дамире, и в горсаду. Там, в городском парке, обрывала с припоздавших девчонок серьги и кулоны. Раздевала донага влюбленных.
Но вот однажды случилось непредвиденное.
Распивал Дамочка с тремя кентами бутылку вермута, отнятую у двоих парней из духового оркестра. Расположились все под кустом. Удобно, тепло. Вечер дал хороший улов. Несколько часов сняли с парней. Три дорогих перстня. Уже подсчитывали, сколько водки и вина на утро купят, как вдруг услышали звук шагов по тихой темной аллее. Кто-то шел прямо к фартовым.
Дамочка привстал. В свете отдаленного фонаря увидел одинокую девушку. Та беспечно шла по аллее. Видно, возвращалась с работы, с нефтепромысла. Одета была не по-праздничному. В рубашке, куртке. И мелькнула пошленькая мыслишка. Мол, с худой овцы — хоть шерсти клок.
Колька, махнув рукой, позвал кентов. Сказал тихо:
— Побалуемся под кусточком с пташкой. Время имеем…
А когда девушка, ничего не подозревая, поровнялась, выскочил Дамочка ей наперерез.
За ним остальные вышли. Встали на пути.
— Пошли, милашка, отдохни с нами, — вкрадчиво, слащаво пригласил Дамочка.
— Иди-ка ты! — услышал в ответ.
Кент, стоявший сбоку, молча ударил девушку кулаком в висок. Та резко повернулась. И удар страшной силы — в челюсть — откинул фартового в затрещавшие кусты.
Не дав опомниться, тут же поддела в солнечное сплетение Дамочку. Тот, грохнувшись головой о дерево, не мог продохнуть. От дикой боли в затылке сверкали искры в глазах.
Третьего мужика девчонка ногой в остроносой туфельке в пах ударила. Он нож было вытащил… Последний, трепыхаясь, пытался убежать. Но куда там? Далеко за ним понесся душераздирающий стон. Ему показалось, что остался он на всю жизнь с одной по/говиной лица и головы.
А девушка позвонила в милицию. Попросила приехать.
Вскоре в горсад примчался «воронок». Всех четверых воров, не успевших далеко уйти, задержали.
Лишь на следствии узнали кенты, как им не повезло. Ведь напали они в тот вечер на единственную во всей Охе боксера- девушку. Ту, которой гордились все геологи.
Когда в заседании суда она давала показания, публика в зале, глядя на насильников, смеялась от души.
Защита ссылалась на сломанную челюсть у одного, выбитый глаз у другого, на сотрясение мозга у Дамочки. И все это утво-