Фартовый чекист
Шрифт:
– Я сказал – никаких! – грозно бросил Егор Тимофеевич. – Русских слов не понимаете? В письме сказано, чтобы один приходил. Так я и сделаю.
– Да ведь тебя подстрелить будет самое милое дело! – с осуждением сказал Чуднов. – Один в поле не воин.
– Я сейчас не воевать иду, – возразил Сидорчук и решительно хлопнул тяжелой ладонью по капоту. – Все! Закончили дискуссии! Каждый выполняет свою задачу. Подай-ка свет!
Он взял фонарь, повернулся, зашагал по дороге и быстро растворился в сгущающейся темноте. Вскоре Егор остался один. Над головой у него сверкали звезды, справа за камышами плескалась река, на
Он уже достаточно удалился от машины, когда в сумраке нарисовался сруб брошенной водяной мельницы. Словно измученный состарившийся человек, он склонился над заводью, над разрушенной плотиной, покосившимся треснувшим колесом, всматриваясь в черную мерцающую воду. Река журчала здесь совсем иначе. В эти звуки примешивалась какая-то тревожная нота. Не считая этого, тут было совсем тихо, и даже крик совы куда-то пропал.
Сидорчук шагнул на тропу, заросшую травой, чуть приблизился к мельнице и остановился. Когда-то сюда вела широкая накатанная дорога, потоком шли возы с зерном, с мукой, топотали кони, вели разговоры крестьяне. Все это было в прошлом.
Егору Тимофеевичу это дикое место не понравилось даже больше, чем монастырские развалины. Недаром же и народные поверья не жалуют мельницы, считают их местом сомнительным. Рядом с ними обитают водяные и прочая нечисть, ожидающая поживы. Но Сидорчук не собирался отступать ни перед людьми, ни перед нечистью.
– Взялся за гуж, не говори, что не дюж, – буркнул он себе под нос.
Егор осторожно подобрался к срубу мельницы и вошел в проем двери. В нос ему ударил запах гниющего дерева, водорослей, рыбьей чешуи и черт знает чего еще, но только не муки. Сидорчук споткнулся на пороге, зажег фонарь и поднял его над головой. Он успел увидеть расколотый напополам жернов, валяющийся на полу, разбитые лотки, накренившийся вал, узкую лестницу, ведущую на второй ярус, но больше ничего не разглядел.
Сверху неожиданно донесся мужской голос, отчетливый и строгий:
– Ты фонарь загаси, Егор, иначе не будет у нас разговора.
Кровь ударила Сидорчуку в голову. У него не оставалось сомнений в том, что он наконец-то нашел Постнова. Встреча получалась странной, совсем не такой, как представлялась Егору, но это уже было кое-что. Да что там, настоящая удача! Ведь он уже отчаялся.
Сидорчук увидел Постнова возле монастыря, но не поверил до конца, решил, что обознался. Судьба зло подшутила над ним, и тот беглец был просто похож на Постнова. Из-за этого он никому не рассказывал, кого ищет в монастыре. Однако теперь все стало на свои места.
Кроме одного. Егор Тимофеевич никак не мог понять, что у Постнова на уме. Его старый товарищ, которому он, не задумываясь, доверил бы не только эти дурацкие камни, но и собственную жизнь, вел себя так нелепо и странно, что заставлял думать о себе что попало. Сидорчук и в пьяном бреду не пустил бы в голову такие мысли.
Все-таки, несмотря ни на что, голос Постнова вызвал радость в душе испытанного революционера. Ему захотелось взглянуть в глаза старому другу, стиснуть его в крепком мужском объятии, сказать: «Вот, Микола, черт, сколько
– Это у нас вместо «здравствуй», значит! – саркастически заметил он. – Что-то я не припоминаю, чтобы Николай Постнов когда-нибудь от товарищей прятался, света боялся! Может, это и не ты вовсе?
– Не говори чепухи, Егор! – довольно резко прозвучало наверху. – Ты отлично знаешь, что я это.
– Ты да не ты, – упрямо возразил Сидорчук. – Не водилось этого прежде за тобой. Ты не бегал от людей, как заяц, не прятался от солнечного света, точно филин слепой.
– Мало ли что приходится человеку делать в этой жизни, – философски заметил невидимый Постнов. – Время идет, и все меняется.
– Честному человеку меняться не пристало, – многозначительно заметил Сидорчук. – Кто в правде жил, тот и в могилу сойдет незамаранный.
– А ты точно знаешь, где она, правда? – со злой насмешкой произнес Постнов.
Разговор оборвался, повисла длинная пауза.
Радость в душе Сидорчука уже угасла. Несомненно, Постнова ему удалось найти. Лучше сказать, он сам нашелся. Но вот тот ли это был Постнов, с которым они расстались шесть лет назад? Егор Тимофеевич уже не был в этом уверен. К чему вся эта загадочность, недомолвки, уклончивые рассуждения о правде?
Сидорчук назубок знал, за кем правда – за трудовым народом, партией большевиков, за интернационалом. Все, что шло на пользу революции, то и было правдой. Ее несли на своих штыках красноармейцы, и шутки с ней были плохи. Теперь Постнов, который и сам беззаветно сражался под красными знаменами, пытается шутить над этой святой правдой. Он, видите ли, не знает, где она – потерял!
– Я, Николай, знаю, где правда, – внушительно сказал Егор. – А вот ты, видать, подзабыл. Не пойму я, что с тобой случилось. От меня бегаешь, лицо прячешь… Или совесть нечиста?..
– Допустим, не бегаю, – ответил Постнов. – Я, если помнишь, сам тебя сюда позвал. А прячусь я – так это просто меры предосторожности. Не в таком я положении, чтобы благодушествовать. На рожон только дураки лезут. А впрочем, ты прав. Не готов я сейчас вот так, глаза в глаза. Слишком все круто повернулось. Я и сам еще не все уразумел. Себя не понял, Егор!.. Ты не суди меня…
– Да что ты юлишь? Ты камни украл, да? – грубо перебил его Сидорчук. – Зачем вернулся?
– Не все так просто, Егор, – печально отозвался Постнов. – Я для того тебя и позвал, чтобы попытаться объяснить. Поймешь или нет, не знаю, но сделать это необходимо, я так считаю. Мы друг друга в бою прикрывали, последним куском делились. Не могу угадать, что дальше будет, но рассказать я тебе должен все, а там как бог рассудит…
– Ты и в бога уже уверовал? – недовольно буркнул Сидорчук.
– И в бога, – подтвердил Постнов. – Особенно в дьявола. Потому что, кроме него, никто не сумел бы закрутить это кровавое колесо…
– Мудрено говоришь, – опять перебил его Сидорчук. – А я с годами соображать хуже стал. Ты мне по-простому скажи, украл ты эти проклятые бриллианты? Польстился?
– Я не на камни польстился, Егор, – грустно сказал из темноты Постнов. – Я женщину полюбил. Сильнее жизни.
Они долго молчали, а потом Сидорчук тихо спросил: