Фашист пролетел
Шрифт:
Я отступаю до отказа и резко отрываю от земли подошвы. Немцы отскакивают, но алыча продолжает их бомбить.
"Под!
– кричу я.
– Подполковник!"
Опустевшее сиденье начинает свивать веревки.
"Арме юнге..."
Сдерживая слезы, этот юнге спускается к замшелой лестнице и по крутым ее ступеням в самый низ, где кран. Накладывает руку и припадает к струйке, которая еле сочится здесь, на вершине горы.
Оглушительно звенят кузнечики.
* * *
Глаза у мамы открыты, когда он входит в комнату. Он снимает с подоконника трофейный морской бинокль, большой и тяжелый. Наводит
"Мама?
– говорит он, не отрываясь от бинокля.
– Почему Гусаров не напишет книгу?"
"Во-первых, папа, а не Гусаров, - раздается из-под простыни.
– А во-вторых, необходим талант".
"У тебя что, нет?"
"Ха! Был бы, я в армии бы не служил!"
"А у меня?"
"Что, книжку хочешь написать? Кроме таланта, жизненный опыт нужно для этого иметь. Свою историю. О чем можно людям рассказать. Вот поживешь с моё, а там глядишь и выдашь типа "Угрюм-река". Страниц на тыщу".
Перевернув бинокль, он сводит фиолетовые стекла. Во внутренней дали он видит самого себя - маленького, но четко различимого. Оптика отличная. Карл Цейсс, Иена. Из-под бинокля он заявляет, что у него есть история.
"Конечно, есть. Кормили соской".
"История, - не обращает он внимания на оскорбление, - которая началась до моего рождения...
– По мертвому молчанию он понимает, что овладел вниманием.
– Немцы мне сказали".
Маму как подбрасывает:
"Что они тебе наговорили? Ах, немчура проклятая! Немедленно съезжаем! Что-нибудь найдем поближе к пляжу... Слышишь, Леонид?" - При этом мама вытаскивает из-под их кровати чемодан, бросает в него что под руку попало, а после отпадает на пол. Лежит во весь рост и как не дышит.
"Они шпионы?"
"Глупостей не говори!" - сердито оживает мама.
"Но ведь немцы?"
"Немцы, но наши".
"Откуда у нас немцы?"
"От верблюда! Страна такая! Какого добра тут только нет, и немцы тебе, и ненцы..."
"Катька их пригласила", - говорит Гусаров из-под простыни, но мама его не слушает:
"Куда, куда ты это тащишь?"
Вместе с биноклем я прижимаю к себе пол-литровую банку с черными камнями и медузой в морской воде, засушенного краба, павлинье перо и шелковые трусы, которые она выдергивает, чтоб натянуть под свой цветастый сарафан:
"Отвернись!"
Расставив все обратно на подоконнике, я снова припадаю к окулярам, твердая резина которых выявляет обидную хрупкость моих глазниц.
По морю разливается закат.
"Адмирал Нахимов", который раньше назывался "Великая Германия", выходя из порта, оставляет за собой кроваво-красный след.
2
Думать он мог только на бумаге.
И когда, ткнув в непроливашку с зелено-фиолетовым отливом, вытащив волосок из тугой расселины пера и оттерев ногти о розовую промокашку, Александр задумывался, уносило его в одну и ту же воронку - как тех норвежских рыбаков в рассказе "Низвержение в Мальстрём".
Нет, но действительно? Откуда есть пошло все это?
Я родился в Германии...
Несмотря на значительность, зачин, по сути, ничего не значил.
Это что за остановка, Бологое иль Поповка?
А с платформы говорят: "Это город Ленинград.
– Не Ленинград, а Град Петров, - сердился дед.
– Пальмира Севера!
Нордическое лицо бывшего кавалера "Святой Анны" сохраняло надменность только в левый профиль. Когда-то в жутких "Крестах" времен Зиновьева свирепая волчанка отъела деду полноздри. Красиво-безобразный, город был похож на деда, и жить бы Александру не тужить среди просторных площадей и каменных "мешков", мостов, дворцов и коммуналок, набитых злобными клопами и людьми, когда бы не чертом из табакерки! Самозванный папа - гвардии майор Гусаров.
Слушатель Бронетанковой Академии, Гусаров ее "слушал", видимо, вполуха, почему и получил распределение, как в песне:
"Дан приказ ему: "На Запад..."
"В Германию?" - вскричала мама с радостью.
"В Западный военный округ".
"Меня в свое время, - сказал дед, - тоже хотели туда отправить. В Могилевскую губернию".
"Кто, дедушка?"
"Известно, кто... Сыновья Ноя, мягко говоря. Кто был ничем и стал, к несчастью, всем. Ты с ними, внучек, еще столкнешься: храни тебя Господь..."
"Густавыч!
– рыкнул Гусаров.
– Не свертывай мозги ребенку!"
И - как в Эрмитаже на картине "Похищение сабинянок" - схватил их с мамой и ночью с Витебского увлек в завьюженную бездну.
Скитания по гарнизонам кончились тем, что Гусаров не угодил высокому начальству и был отозван в распоряжение Главштаба - вершителя судеб.
В новом окне на жизнь появился Сталин в фуражке - семнадцать метров с постаментом.
Гостиница для офицеров находилась в самом центре главного города краины - тоже нашей. Красный флаг здесь, правда, был подпорчен зеленью, а в уши Александру, который отчаянно пытался сохранить родной язык, целыми днями лилась отрава из радиоточки, начиная с утреннего гимна про столицу, которая атчувает русскую
Надёжную, ласкавую
Братэрскую рукУ...
Александр закончил второй класс и ходил уже в третий, когда, вернувшись в номер, Гусаров сказал, что предложили ему Вюнздорф.
"А ты?" - вскричали они с мамой.
"Надо хорошенько всё обмозговать", - и, бросив на кровать охапку оперативных карт, достал из баварского портфеля свиток папиросной бумаги с минимумом немецких слов, обязательных для овладения.
Светлое будущее кружило голову, как плотно-глянцевый запах журнала "ГДР" в читальном зале ОДО - Окружного Дома офицеров. От вида пионерок с синими галстуками, так идущими этим миловидным блондинкам, трепетали и ноздри, и то, чего трогать нельзя, пока не исполнится 16, и вообще всё существо: когда же к синим пионеркам? Большая и совершенно негодная для жизни половина Германии - Западная - нетерпеливо ждала освобождения, и он вел пальцы по стратегическим клиньям наших танковых ударов: когда? Когда Гусаров выучит свой минимум? Может, бледно пропечатались слова? Остро отточенной "Тактикой" он обводит ему, чтобы не напрягал глаза, все военные термины по-немецки.