Фашист пролетел
Шрифт:
– Так вы поэт? Я никогда с поэтом не встречалась...
Кубинец ставит ее на ноги:
– Вера! Ребята ждут!
– Дай пообщаться с интересным человеком.
– Тогда пусть Виктор нам отдаст капусту.
Из нагрудного кармана кубинца она выдёргивает ручку:
– Надпиши!
– Страницу?
– Ну, я прошу? Хотя бы пару слов?
Ручка Made in Danmark. Под плексигласом с модели сползает чернота купальника. Подложив колено, он пишет, а все глядят, как на священнодействие:
Отобрав свой шарик, барбудос без бороды уводит первочитательницу в ночь, откуда доносится:
– Спасибо! Может, и сверкнет!..
Он протягивает кружку.
– Лей с краями!
Жаль, не спирт...
* * *
Звёзды, преувеличенно большие, то появляются в разрывах крон, то пропадают. Иногда срываются и падают.
Он тоже.
Сбиваемый стволами.
Но, двух копеек из кулака не выпуская, из зарослей крапивы, воронок и траншей упрямо выбирается наверх: врешь, не возьмешь...
Дюна на месте, будка тоже. Дверца упирается. Песку тут намело! Но трубку не сорвали. Чудо. Зажатой в пальцах монеткой ищет щель. Клик. Палец сам находит дырки, накручивая диск. Слушая гудки, он смотрит из будки прямо в черный космос. Звезд пропасть. Но интересны глазу только те, что падают. Сердце при этом стучит повсюду - в кончиках пальцев, в горле, в ушах, в штанах.
"Аллё?"
"Алёна", - говорит он, и голос ее меняется:
"Вернулся? Где ты?"
"Хотелось бы сказать, что в будке у Дома со шпилем. Но я, Алёна, далеко. Искусственное море наше с тобой, увы, накрылось. Теперь здесь снегопад, то есть, конечно, звездо, - начинает он смеяться, - звездопад... вот! Снова упала!"
"А ты загадал?"
"Вот если честно, да? То не успел. Пропил реакцию".
"Сейчас на пару загадаем. Жди".
"Сюда уже не ходит ничего. Месяц назад последний поезд потерпел аварию".
"На крыльях прилечу. Забей в мешке мне место".
"Забью. Ты захвати мне это..."
"Сигарет?"
"На чём писать. И чем!"
* * *
Доносится хриплое и бесконечно свое:
Вот снова упала, и я загадал
выйти живым из бою.
Так свое счастье поспешно связал
я с глупой звездою...
Они лежат, на вдохе прилипаясь. Одежда далеко в ногах. Небо в алмазах.
Вдруг голос:
– Где поэт? Хочу минет поэту сделать!
Смех у костра. Только одна из малолеток возникает, как на товарищеском диспуте "А если это любовь?". Нельзя такое, мол, мужчине делать. Мужчину это развращает.
– Бутылку, Мессер, мне не суй, я от любви бухая. Поэт, ты где там затаился? Муза зовет! Своим горячим
Алёна прижимает его к соскам.
– Я твоя муза. Правда?
– Нет.
– Явись!
– зовут.
– Узнаешь неземное!..
– Как это нет?
– А так. Пиздец поэзии.
– Тогда я твоя глупая звезда. Согласен?
Первые записи
Из аэропорта город, откуда мы приехали на трамвае и троллейбусе, кажется таким далеким, что как бы уже и прошлым: будто улетаю навсегда.
Но рейс откладывают. Мы спешили зря.
Кресла в зале ожидания по новой моде, сиденья пружинят на гнутых никелированных ножках.
– Ты куда, Александр?
– В туалет.
– Отвести тебя? Смотри. Не вступай в разговоры с посторонними.
Похожий на отчима офицер - только без усов - сняв китель, мучительно бреет себя без мыла и горячей воды. На обратном пути я рассматриваю газеты - "Роте Бане", "Юманите". Немецкий и французский я изучаю самостоятельно, а со следующего года у нас английский. "Чего тебе, мальчик?"
Я покупаю записную книжку, простой карандаш, точилку.
Мама поднимается навстречу.
– Идем чего-нибудь поедим.
– Кресла займут.
– Ну, займут и займут. Все на свете себе отсидела.
Я беру чемодан. Поскольку улетаю на самолете, мне дали самый современный - в клетку и на молниях.
В буфете сумрачно и старомодно от дубовых панелей и плюшевых занавесей. Мы отходим к мраморному столику на ножке.
– Растешь не по дням, а по часам. В отца, наверно, будешь моего.
В лопнувшей коробке из-под туфель я нашел карточку ее отца - в австро-венгерском френче, но уже с приколотым бантом. Цветной фотографии тогда в помине не было, но бант, несомненно, алый. Раз принял революцию, которая освободила его из лагеря военнопленных. Олеко Дундичем он, впрочем, не стал. Стал овцеводом в Приазовье.
– Он был высокий?
– Каланча. А может, просто так казалось. Я еще девочкой была, когда его забрали.
– За что?
– А ни за что.
– Яйцо раскалывается о мрамор, ногти длинные и лакированные.
– За то, что был культурный человек.
Шпионы тоже люди культурные.
– Может, он был шпион?
– У них тогда все шпионы были.
– Она показывает мне сине-зеленый желток.
– По-моему, несъедобное? А ладно, помру так помру. Ты почему не ешь свой коржик, деньги заплачены?
Коржиком этим гвозди заколачивать. Его даже не сломать.
– Надо было ему бежать.
– Куда?
– Например, в Австралию. Если он так любил овец.
– Вумный ты больно...
– Может быть, он и убежал. Живет-поживает себе в Вене, а мы ничего не знаем.