Шрифт:
Пролог
– Слышь, начальник, отпусти, а?
Мелкая засранка смотрит глазами котика из Шрека, выпячивает пухлую нижнюю губу, по-блатному тянет гласные. И где только научилась, мерзавка?
Я прикуриваю, не обращая внимания на представление, разворачивающееся перед моим носом, тыкаю пальцами в кнопки клавы, набивая текст нового протокола.
Аська сопит, ерзает, привстает, пытясь заглянуть в экран, садится обратно, вздыхает, ерошит волосы, короче, все делает, чтоб отвлечь от работы. Качественно.
Но
Ее ужимки выучил уже давным давно, не первый раз она тут, у меня перед столом, представление устраивает.
Поняв, что меня не проймешь, Аська опять затягивает на одной сиротской ноте:
– Ну нача-а-альник…
– Ася, – отрываюсь я от протокола, – может, хватит, а? Ты откуда это слово отрыла? У вас там что, рен тв подключили, что ли?
– Куда? – хлопает она ресницами. Длиннющими, кстати, придающими худому лицу кукольное выражение. Очень оно ей, это выражение, на улице помогает… Если вдруг попадается она, или кто-то из их веселой гоп-компании, то чаще всего сердобольные люди, глянув вот в такие несчастные глазки на пол лица, смягчаются и отпускают. Как такую милоту можно обидеть?
Ага, еще как можно. Главное, чтоб она вас не обидела, милота эта.
Плавали, знаем.
– Что, “куда”? – пиздец, диалог у нас, конечно, увлекательный. – На телевизор.
– Какой телевизор, о чем ты, начальник? – усмехается Аська, и эта усмешка на детском лице смотрится очень даже по-взрослому, – у нас отродясь такой радости не водилось. Мы ж не центральные.
Центральными они называют ребят, живущих в Центральном детском доме, который, как понятно из названия, находится в центре. И является образцовым детским домом. Само собой разумеется, что там есть все, и телевизоры, и телефоны у детей, и новые хорошие игрушки, и постоянная спонсорская помощь. Это не считая дотаций от государства.
А Аська живет в “Западе”. То есть, в детском доме номер три, расположенном в другом районе города, западном, как можно понять опять же из названия.
Из достопримечательностей там промзона с кирпичным заводом и военная часть с вечно голодными срочниками.
Дотации, конечно, есть, и спонсорская помощь тоже, но до детей это все дело не доходит. Я, когда работал в отделе по делам несовершеннолетних, еще лет пять назад, сразу после армии, пару раз наведывался туда. Впечатлений получил массу…
Тогда же и с этой засранкой познакомился… Если б знал, какой крест себе на спину взваливаю, бежал бы куда глаза глядят, ей-богу…
– Ладно, замнем, – решаю я не развивать тему телевизора. Смысла нет. Расследовать исчезновение бытовой техники, которую в последний раз дарили спонсоры и в числе которой, я точно знаю, были три телевизора, я не собираюсь. И без того завален по самые уши, моральных сил никаких не хватит.
И нет, мне не стыдно.
Мне никак.
Атрофировалось все уже давным давно. Мне бы теперь тупо разгрести все, что есть, чтоб на премию заработать в конце месяца. Но это, похоже, к категории мечт относится.
– Ты мне лучше скажи, какого хера ты полезла опять на склад? И, самое главное, как умудрилась спалиться. А если б я не узнал? А? У нас полно новичков, не все в курсе, что надо с тобой делать при поимке. Завели б дело опять, и что? Тебе скоро восемнадцать, по полной ведь пойдешь.
– Мне вчера восемнадцать исполнилось, – обидчиво говорит Аська, – забыл, начальник?
– А с какого хера мне помнить? – удивляюсь я наглости засранки. – У меня дел, кроме тебя, хватает. Поздравляю, кстати.
– Спасибо, – дует она губы, а я поражаюсь в очередной раз преображению.
Ну надо же, только что сидела такая печально приблатненная коза, чуть ли не по фене со мной разговаривала, а сейчас вся из себя нежная обиженка. Очередная маска, не иначе…
– Если есть восемнадцать, значит, должна понимать, покрывать я тебя больше не смогу, даже по старой памяти… И переводят меня, к тому же.
– Куда? – она таращится с неподдельным удивлением, и это уже не игра.
– На повышение, в другой отдел. Теперь не тут буду сидеть, а на Мичурина.
Мичурина – это тоже центр, но там другое совсем. И Аська, если будет как обычно залетать со своими придурками, туда никак не попадет.
– То есть… – тихо говорит она, – я тебя больше и не увижу?
– Вполне вероятно, – киваю я, – так что сейчас я тебя отпущу, уже договорился с ребятами, но больше не смогу… Сама понимаешь, каждый раз они меня не до…
Тут меня вынужденно прерывают.
Поцелуем.
Я, охренев от смены действий и вообще творящейся фигни, выпадаю из реальности на пару мгновений, машинально кладу руки на талию прижавшейся ко мне Аськи, словно в трансе отмечая ее тонкость под многослойной пацанской одеждой, раскрываю рот, позволяя юркому остренькому язычку нагло скользнуть внутрь.
Не то, чтоб отвечаю, но и не прерываю.
Сначала реально от шока, потому что уж в таком ракурсе я эту мелкую шмакодявку никогда не рассматривал. Она же… Она же не девка. Она пацан. Или нечто бесполое, вечно замурзанное, нахальное и безбашенное.
Оно не может так целовать…
Может.
И целует.
Отчаянно, дерзко, с болью какой-то затаенной и нежностью. Неопытно, но с большим энтузиазмом. Подкупающе искренне.
Меня так никогда не целовали…
Аська ощущает мои руки на талии и отчаянно жмется сильнее, стонет тихо мне в губы, зарывает пальцы в волосы на затылке…
И этот тихий, сладкий стон одновременно заводит еще сильнее и заставляет протрезветь и прийти в себя.
Я с трудом отдираю от себя девчонку, отталкиваю ее, откидывая на жесткий кожаный диванчик, специально поставленный для того, чтоб кемарить на нем во время ночных дежурств.
Аська шокированно хлопает ресницами, облизывает губы, и я с досадой отмечаю, что вот в таком ракурсе, развалившись на диване, без кепки, с растрепанными волосами и красными, зацелованными губами, она выглядит… соблазнительно. Даже хочется подхватить ее и продолжить начатое.