Фату-Хива. Возврат к природе
Шрифт:
Теи был не только радушный хозяин, но и великолепный повар, гурман и славный едок. Если в долине Омоа у нас с едой бывало туговато, то здесь все обстояло наоборот. Три раза в день — утром, в обед и в ужин — старик или Момо поднимались к нам по лестнице, неся лакомые блюда. Мы даже полюбили поипои с добавкой свежих хлебных плодов и воды. Фирменными блюдами местной кухни были запеченная в банановых листьях свинина, вареные в кокосовом соусе мелкие крабы и сырая рыба а ля Теи Тетуа. Он тщательно отбирал подходящую рыбу, нарезал ее ломтиками, выдерживал ночь в крепком лаймовом соке и приправлял соусом из морской воды и кокосового молока. Получался подлинный деликатес без малейшего привкуса сырой рыбы.
Но что бы ни изобретал Теи, непременным блюдом была свинина. Три раза в день. Горячая сочная свинина, запеченная в больших листьях на раскаленных камнях. Нас буквально закармливали, мы с трудом одолевали половину предлагаемого, но возвращать остатки не полагалось. Теи говорил, чтобы мы приберегли их до следующей трапезы. А к следующей трапезе он приносил жареную курицу с таро и хлебными плодами. И еще свинины.
— Старик нарочно откармливает нас, — заявила Лив как-то утром, когда ее пареу долго не хотел сходиться на поясе.
И пошла к воде посмотреть на свое отражение. Похоже было, что она сказала это всерьез, ибо с того самого дня Лив перешла на диету. Две недели ела только апельсины и ананасы в большом количестве да иногда позволяла себе взять банан из грозди, висевшей под потолком.
Когда над Уиа спускалась ночь, мы выбрасывали еду на землю. Все равно Теи ее не брал. Каждый вечер хижину окружали косматые лесные свиньи; они хрюкали, чавкали и визжали так, что мы боялись, как бы не разбудили старика за рекой. И если какой-нибудь особенно тучный ночной гость скребся об угол нашей хижины, она качалась, словно «воронье гнездо» на корабле.
Однако каркас был достаточно прочным. Даже когда штормовые порывы ерошили лесной полог и сгибали в дугу самые высокие пальмы, мы лежали надежно, как в колыбельке. Только в тех случаях, когда шторм обдавал хижину каскадами морской и дождевой воды, приходилось вставать и вешать панданусовую циновку на стену, обращенную к морю. Вход мы сделали с подветренной стороны, оттуда дождь к нам не залетал. Но луне ничто не мешало посылать к нам солнечные зайчики, когда она повисала в небе над черными силуэтами пальм. Какой бы полной ни была луна, она проходила в дверь, а комары ни разу не появлялись.
Не раз ночное светило озаряло пустую хижину, меж тем как четыре обитателя долины Уиа сидели у трескучего костра на берегу, словно в партере перед огромной сценой. Такой огромной, что люди в Сахаре, Гренландии, Бразилии и на Фату-Хиве смотрели один и тот же спектакль. Наверно, это единственный спектакль, который с древнейших времен связывает воедино народы всего мира. Арабы и эскимосы, индейцы и полинезийцы смотрели его сообща, летя во вселенной на одном ковре-самолете. Не удивительно, что луна для многих была богиней любви и всеобщей матерью-утешительницей, а солнце — внимательным, хлопотливым отцом. Только современный человек похерил сокровища ночного неба, ратуя за непрерывный день. В комнатах мы одним движением пальца превращаем ночь в день; мы зажигаем миллионы фонарей на улицах, чтобы видеть только свой собственный мир, все свести к его ограниченным масштабам.
Теи всегда разводил небольшой костер, словно не желал затмевать им лунный и звездный свет. Его костер был рассчитан на то, чтобы мы могли сидеть вплотную у огня, наслаждаясь умеренным количеством света и тепла.
Ничто не шло в сравнение с ночами, когда полная луна, повиснув в небе, рассыпала перед нами золото и серебро на поверхности Тихого океана, а за спиной у нас играла бликами на лиственных крышах хижин и на медленно тянущихся к звездам, блестящих пальмовых кронах. Мощный лунный прожектор озарял весь лес. Широкие банановые листья и причудливые деревья напоминали крылатых драконов и косматых троллей, которые сгрудились, шушукаясь, вплоть до черного зубчатого контура отрезавшей нас от остального мира горной стены. Кроме ветра, прибоя и наших собственных голосов мы слышали только журчание реки да изредка блеяние диких коз на склонах или хрюканье свиней на опушке.
Скудное имущество Теи Тетуа включало одно чужеземное изобретение-огниво, подаренное одному из его предков каким-то европейским путешественником. Если старик добывал огонь трением, то лишь затем, чтобы показать нам, что в совершенстве владеет этим древним полинезийским искусством. Но конечно, куда проще и легче было высечь кремнем и сталью искру на трут.
В один из вечеров Теи Тетуа долго сидел и глядел на угли костра, потом начал медленно покачиваться и хриплым стариковским голосом затянул песню, от которой у нас мурашки побежали по телу. Казалось, песня эта родилась в ином мире. Она была довольно монотонной и напоминала литургическую декламацию, однако мы слушали как завороженные. Теи пел о сотворении мира.
«Тики, бог человека, живущий на небесах, создал землю. Потом он создал воды. Потом он создал рыб. Потом он создал птиц. Потом он создал плоды. Потом он создал пуаа (свинью). Когда все это было сделано, он создал людей. Мужчину по имени Атеа. И женщину по имени Атаноа».
Дальше они уже сами потрудились, добавил от себя Теи. И продолжал декламацию. Долго-долго перечислял он генеалогии королей и королев, начиная от Атеа и Атаноа и кончая поколением Туа, отца Теи.
— Теи, — спросил я, — ты веришь в Тики?
— Э, — ответил Теи. — Да. Я католик, как и все теперь, но верю в Тики.
Старик взял камень и показал мне.
— Как ты его называешь?
— Стейн, — сказал я по-норвежски.
— Мы называем его каха. А это? — Он показал на костер.
— Бол, — ответил я.
— А мы — ахи, — сказал старик.
Потом он спросил, как зовут бога, сотворившего людей.
— Егова, — ответил я.
— Мы называем его Тики, — подхватил Теи и добавил: — Мой народ сразу, понял, что миссионеры подразумевали Тики, когда прибыли на острова и начали рассказывать про своего бога.
— Но у вашего народа был не один бог, вы еще верили в Тане, — осторожно заметил я.
И получил интересное разъяснение. Выдающиеся короли после смерти возводились в ранг божества, но только Тики был Творцом. Тане — вроде Атеа, божественный прародитель, которого создал Тики. Вначале на здешних островах жили два рода людей. У каждого из них был свой прародитель. Атеа — смуглый, черноволосый, от него происходят эната, известные нам островитяне. Тане был белый, светловолосый, от него произошли хао'э, белые вроде нас 12 .
12
Такую же версию записал этнолог Э. Хэнди, который в 19201921 годах собирал маркизские предания на других островах архипелага (Е. S. С. Handy. Polynesian Religion. Bishop Museum Bull. 34, Honolulu, 1927, p. 105).