Фауст
Шрифт:
Если процитировать лекции Меланхтона 1563 года, его бывший студент Иоганн Манлий написал то же самое, однако в его изложении присутствует дьявол: «Приехав в Венецию и желая поразить людей невиданным зрелищем, он [Фауст] объявил, что взлетит в небо. Стараниями дьявола он поднялся в воздух, но столь стремительно низвергся на землю, что едва не испустил дух, однако остался жив»{117}.
В конце XVI века историю Меланхтона пересказывали множество раз. В ранних рукописных вариантах «народной книги» о Фаусте его визит в Венецию был частью волшебного путешествия по всему миру, причём в первых книгах не было сюжета о неудачном полёте. Обращаясь к теме Фауста, Марло также упомянул о путешествии
Мы не можем утверждать, что Фауст не заявлял о способности летать по воздуху. В магических текстах немало примеров, доказывающих, что маги искали возможностей для подобных подвигов. Разумеется, тема полётов периодически возникала в легендах о Фаусте – и мы видим мага, использующего для этой цели дьявольского коня, плащ и волшебную палочку. Листая руководства по магии, мы можем найти описание полётов в одном из старейших сочинений – в «Ключе Соломона»; в рукописях «Лемегетона» сказано, что демон по имени Гаап мог очень быстро перенести человека в другое царство, а затем вернуть его назад{118}.
Такое впечатление, что полёты по воздуху были для некромантов обычным делом. В «Молоте ведьм» Генрих Крамер (латинизированное имя – Генрих Инститорис) и Яков Шпренгер риторически вопрошали: «Что сказать о тех чародеях, которых мы обычно называем чернокнижниками, которые переносятся по воздуху демонами часто в отдаленные местности?»{119} Крамер и Шпренгер даже утверждали, что были знакомы с такими сверхъестественными «авиаторами».
Они приводили историю одного бывшего ученика, позднее ставшего священником Фрейзингской епархии в Баварии, который однажды «телесно был поднят демоном на воздух и доставлен в отдаленную местность». При этом другой священник, живший в Обердорфе близ Ландсгута (также в Баварии), «бывший в то время его товарищем… собственными глазами видел полет, как тот с вытянутыми руками, взлетел на воздух, крича, но не плача»{120}.
Один старый болтливый монах по имени Цезарий Гейстербахский (ок. 1170 – ок. 1250) рассказывал свою сказку о дьявольских полётах, связанную с именем архиепископа Новгородского Иоанна: якобы Иоанн, заключив демона в бутыль с водой, приказал ему принять облик лошади и заставил перенести себя в Иерусалим. О способности к левитации заявляла также современница Фауста, святая Тереза Авильская (1515–1582). Впрочем, никто не осмелился утверждать, что святую поднимал в воздух демон. Кстати, когда в аналогичной способности признался Иосиф Купертинский (1603–1663), впоследствии причисленный к святым, «летучего монаха» перевели в удалённый монастырь.
Впрочем, Меланхтон оставил в стороне один неудобный вопрос: неужели Фауст совершил путешествие в Венецию только ради необдуманной демонстрации волшебного полёта?
Возможно, Меланхтон получил свою информацию, встретившись с Фаустом, но мы не должны исключать, что описанный полёт был фантазией или просто задумкой на будущее. Похоже, Меланхтон хотел связать давний пример с Симоном-магом с событием, более доступным пониманию его студентов, а заодно решил сопоставить идеологов Реформации с апостолами Иисуса Христа. Показывая Симона-мага
Если Симон-маг и апостол Пётр были вовлечены в магическую дуэль, определявшую будущее христианской веры, то Фауст в этой истории взмыл в воздух просто забавы ради. Если попытка Симона-мага состоялась в Риме, перед самим Нероном, то Фауст совершил свой предполагаемый полёт в совершенно другом месте, на глазах у никому не известной публики. Как и якобы совершённый полёт Фауста, рассказ Меланхтона банален и не служит определённой цели. Если Фауст был в Венеции, а, судя по его более поздним высказываниям, он мог участвовать в войне на территории Италии, тогда он шёл бы на юг в одном строю с тяжеловооружёнными ландскнехтами, чтобы овладеть «королевой Адриатики».
Едва альпийские горные перевалы освободились от снега, армии Камбрейской лиги: Папских государств, Священной Римской империи, Франции и Испании – двинулись в поход к Венеции. Венеция направляла дипломатические миссии и безнадёжно пыталась договориться с противниками, играя на «старых симпатиях». Но никакие мольбы и увещевания уже не действовали. Всё заглушало бренчание золота в венецианских сундуках. Мощная 30-тысячная армия Людовика XII выдвинулась из Милана и 15 апреля 1509 года вступила на территорию Венеции. В течение августа Максимилиан смог мобилизовать 35-тысячную армию, чтобы в середине сентября оказаться у стен Падуи в количестве, способном подавить всякое сопротивление венецианцев.
Осада началась с артиллерийского обстрела 15 сентября 1509 года. В следующие две недели артиллерия Лиги, насчитывавшая от 100 до 200 орудий, пробила бреши в городских стенах, но всякий раз, когда солдаты Максимилиана I пытались развить успех, стойкие защитники города отбрасывали их назад. По приблизительным оценкам, на Падую было обрушено от 5500 до 10 000 ядер. Ядра и порох стоили дорого, и уже к 30 сентября у Максимилиана закончились средства. Не имея возможности платить своим ландскнехтам, император был вынужден снять осаду. Оставив в Италии символические силы во главе с герцогом Анхальтским, он отступил – и, поджав хвост, убрался в Тироль.
Тем временем дипломатические переговоры венецианцев с папой римским Юлием II принесли неплохой результат. Хотя для Венеции результат оказался дорогостоящим и унизительным, такой исход был выгоден понтифику, с подозрением следившему за действиями Франции, – настолько выгоден, что до конца года он отвёл свою армию и вышел из Лиги. Юлий II никогда не чурался грязных барышей – в конце концов, своего высокого положения он добился благодаря подкупу и даже в те нелёгкие времена был известен похотливостью, пьянством, необузданным нравом, склонностью к предательству и кумовству.
Глупость и философия
В тот год Итальянские войны были темой для разговоров между незнакомыми людьми, которые велись на постоялых дворах, в трактирах и просто на дорогах. Где бы ни был Фауст, он не мог оказаться в стороне. Впрочем, в кругах учёных-гуманистов шли дебаты о войнах совсем иного свойства: в обществе нарастала волна ненависти к евреям и тем, кто, как могло казаться, их поддерживал, в том числе к учёным, изучавшим древнееврейский язык, вроде Рейхлина.