Фаустерон

Холланек Адам

– Выпьем, Ежи, - сказал я и налил. Рука у меня слегка дрожала.

Женщина громко смеялась. Еще немного - и нас стало уже трое мужчин рядом с нею, единственной. Теперь я разглядывал ее молокососа. Худенький, щуплый. Рядом с Ежи Фаустом настоящий заморыш. Такие малые бывают задиристыми. Вот и он вел себя вызывающе. А с ней - довольно-таки фамильярно. Когда он ее обнял и привлек к себе, со смехом глядя на Ежи, она резко сказала:

– Не надо этого. Отцепись.
– И сильно его оттолкнула. Он чуть не упал с кушетки, на которой мы все сидели. Мы трое разразились смехом, он покраснел.

И

присел на краешек.

– Не думай, что это тебе так сойдет, - сказал он Ежи.

– Почему же ты еще тут?
– спросил Ежи.

– Перестаньте!
– крикнула она.
– Что вам, плохо? Мне хорошо. Налей-ка еще.

Я налил.

Потом мы танцевали с нею по очереди. Ежи был элегантен и старался не замечать выпады соперника. Я же всем уступал.

Исключительно задиристым петушком был этот ее юноша. Он меня раздражал. Правда, потом и он напился. Не помню, когда все это веселье кончилось - то ли вечером, то ли утром.

Впрочем, простите. Одно все-таки помню. Когда, не знаю уж в который раз, она танцевала с Ежи Фаустом, я заметил, что он ее целует, а ей это нравится. Черт знает что. Выпустил женщину из холодильника, в котором она пролежала без признаков жизни целых десять лет, а ей хоть бы что. Она с ним целуется.

Я почувствовал даже легкую симпатию к дерзкому юнцу. Вряд ли он это видел, поскольку был совершенно пьян и ему казалось, что он разыгрывает на старинном шахматном столике великую партию.

Он расставил шахматы, двигал пешками и фигурами. Бормотал: "Шах, шах, шах, мат". Потом восстанавливал позицию и снова ходил. "Твоя очередь, сказал он мне.
– Давай". Я пожал плечами. "Давай", - повторил он. И еще что-то плел. Я его не слушал. Интересней было, что там говорит танцующий Ежи. Как я теперь вспоминаю, разговаривали они громко. Приятная пара.

– Ты так молод, - говорила она ему.
– И так много умеешь, Я так рада!

Неужели он победил?
– подумалось мне. Одно то, что она не намерена бежать, было, по-моему, его победой. А теперь она еще и ласкалась. Я все больше преисполнялся симпатии к одураченному юнцу. Из-за нее он пролежал в холодильнике столько же, сколько она. Вычеркнул из жизни десять лет, чтобы теперь ее потерять. Черт побери все это,

Я искал ее по всему дому. Однако ни ее, ни юноши не было. С сожалением осознал, что все делаю на трезвую голову. К бутылке меня не тянуло, хотя после вчерашней пьянки (а может, это было позавчера или еще раньше?) в баре и на столах их было сколько угодно, причем не совсем пустых. Я даже налил себе, но так и не выпил. Забавная ситуация. Эта беготня по всему дому. Я действовал как в лихорадке. Видимо, из-за вчерашнего и еще потому, что сегодня ни капли. Ладно. К черту все объяснения. В коридорчике внизу, в котором я очутился, горели две лампы дневного света. Их громкое гудение подчеркивало пустоту. Я заставил себя успокоиться. Надо войти тиxо, внезапно - если они здесь. Потянуло холодом. Ежи Фауст стоял перед камерой и улыбался. Он еще ничего не сказал, только смотрел на меня и улыбался. Я оттеснил его в сторону и вошел. Он позволил себя оттеснить. В той самой ванне, в которой, по-моему, раньше лежала она, покоилось теперь косматое тело большой обезьяны. Я непроизвольно попятился.

Он хлопнул меня по плечу. Обнял и показал на другую обезьяну во второй ванне. Я опешил.

– Все еще злишься?
– спросил он.

– Опять за свои исследования?
– буркнул я.

– Конечно. Их нельзя прерывать. Фаустерон, понимаешь? Нельзя, как бы ни повернулась моя личная жизнь.

– Лиза?

Он пожал плечами,

– Я ее не держу. Эксперимент закончен. Я ее не держу.

– А мальчишка?

– Ты же видел, что вчера он все получил.

– Где он? Вернее, где они? Уехали вместе?

– Нет, не вместе. Он забрал свои вещи утром.

– Значит, они договорились где-нибудь встретиться.

Он посмотрел на меня так, будто впервые увидел.

Я вел себя по-идиотски. Говорил прямо в его лицо. С чувством. Он спросил;

– Ты еще не пил? Вижу, не пил. Тогда смотри.

Я уставился на обезьян. Мысль, что он и людей держал в этих же ваннах, была невыносима. Впрочем, неправда. Тогда я думал о другом. Совсем о другом. Обезьяны лежали неподвижно, со стеклянными невидящими глазами, с приоткрытыми ртами, с диадемой из трубочек на голове. Откуда он взял этих обезьян? Где, черт возами, их клетки? Раньше я вечно был пьян и плохо знал виллу. И теперь, осмотрев массу комнат и закоулков в поисках тех двоих, сознавал это особенно четко.

– Не пил, - повторил он.
– Я вышел тебе навстречу, когда ты хлопнул дверью.
– Он махнул рукой, показывая, о какой двери идет речь.
– Вышел навстречу, потому что боялся, что ты...
– Тут рука его прошла над моей головой, по пути легонько стукнув меня кулаком по макушке. Я среагировал молниеносно. Толкнул его тaк, что он едва не очутился в ванне.

Он оперся о стену. Какое-то мгновение мне казалось, что он на меня бросится. Я был к этому готов. И впервые почувствовал - у него не хватит смелости напасть. Это меня порадовало. Напряжение спало.

– Не пил, брат, - сказал он.
– А ведешь себя будто пьяный.

– Я хотел бы узнать, зачем я тебе понадобился.

– А я хотел бы узнать, не понадоблюсь ли я сам.

– Ты мне?

– Я тебе,

Мы стояли друг против друга. Ежи Фауст рассмеялся. Возможно, вынужденно.

– Не бойся. Она вернется, - добавил он торопливо, кладя мне руку на плечо.
– А молокососа этого она выгнала, выгнала, выгнала.

– Значит, ты победил?

– - А ты сомневаешься?

– Ты думаешь, что твоя наука сделала тебя самым умным. Но никто не может знать, как поведет себя человек. Никогда. В этом случае, полагаю, опыт может и подвести. Опыт всегда нас подводит.

Кричала Лиза.

Голос ее в этом холодном, пустом помещении звучал по сравнению с нашими с особенной силой и теплотой. Мы оба кинулись к двери.

– Юрек!
– кричала она.
– Что ты снова там делаешь?

Он протолкнулся передо мной в двери. Счастливый человек. Может, я ему нужен только для этого? Она обвила руками его шею. Вела себя как девчонка. А я ожидал от нее другого. Она одурачивала себя, решив, что после всего происшедшего должна стать иной, что всегда должна быть иной. Но и с тем наверняка была такой же. И с каждым. При виде меня она явно обрадовалась. Показала нам сумку,