Фавн на берегу Томи
Шрифт:
— Сие проклятье не из твоих ли уст, коварная? — сморщившись, спросил старый жрец, тыкая в нее курящейся кадильницей.
— Вот твои деньги, а теперь оставь мою рабу, — строго сказала Олимпиада.
Она ухаживала за Клеопой, давала ей горькие отвары и ночами согревала ее. Через неделю Клеопа и впрямь совсем окрепла, и путешественники, не мешкая, двинулись в путь и вскоре достигли Путеол.
Небольшой портовый город всегда был переполнен иноземными торговцами. Его крепость, выходящая могучей каменной стеной в море, с берега смотрелась просто жалкой, и сразу под невысокими глинобитными стенами внутреннего города
Здесь Олимпиада и ее спутники, накинув широкие капюшоны, проехали несколько кварталов и нашли небольшую синагогу, с виду почти не отличавшуюся от других двуярусных построек с черепичной крышей. Здесь они получили приют до времени отправления следующего греческого корабля.
— Как зовут юную госпожу? — спросил старческий голос из маленького окошечка в двери.
— Мир вам! Это я, Олимпиада, с моими спутниками: рабыней Клеопой и юношей Авлом, — ответила странница.
Старик испуганно вздрогнул и захлопнул дверцу окошка. Защелкали щеколды, и из двери выскользнул маленький старичок в полосатой накидке с кисточками и втолкнул неожиданных гостей в прохладное помещение.
В полдень пятого дня пребывания путников в Путеолах из ветхой синагоги в бедняцком квартале вышли четыре правоверных еврея в восточных нарядах и направились к пристани. Авл, запинаясь о подол своего нового облачения, вел навьюченного ослика, а два еврейских юноши поддерживали под руки старого раввина.
У входа на пристань стояли два пехотинца италийского легиона с короткими копьями и дощечкой для записи отбывающих. Они задавали вопросы и, бегло досматривая, пропускали на корабль пассажиров.
— Евреям, что ныне хотят путешествовать, велю здравствовать! — вежливо окликнул их улыбающийся легионер.
— Да хранит тебя Всевышний, славный воин, — сказал старик.
— Куда путь держите, израильтяне? — спросил улыбчивый легионер.
— На Сицилию, сын мой, — печально кивая, ответил старик, — ибо брат мой Никанор ныне отошел к праотцам.
— Ай да евреи! — восхищенно сказал солдат и опять расплылся в улыбке, щурясь на полуденном солнце. — Ну да хранит вас ваш бог…
Корабль казался Клеопе огромным, и, когда он отплыл, ей почудилось, что мир тронулся, а они оставались на месте. Погода была жаркой, и море было спокойным. Уже к вечеру трирема вошла в живописный пролив, где, по преданию, обитали морские чудовища Сцилла и Харибда, ставшие препятствием на пути Одиссея.
Ночью море несколько разволновалось, и никто не решился даже прилечь, как вдруг раздался крик: «Земля! Земля!» Путники ринулись к правому борту, вглядываясь в темные горизонты Ионического моря, чтобы узреть крошечный огонек великого маяка Сиракуз. Вскоре они сошли на пристань.
— Я останусь здесь на три дня, — сказал старый раввин, когда молодые путешественники зашли в небольшой сад переодеться в свою одежду.
Они приняли решение разделиться — старик пожелал зайти к родственникам, а Авл взялся его сопроводить. Олимпиада со своей рабой Клеопой остались в величественном, полном чужеземцев порту среди греческих изваяний, установленных здесь еще в те древние времена, когда Сиракузы были колонией могучего полиса Коринфа.
— Великое море, — сказала Олимпиада, глядя на уплывающий корабль, — даже ненадолго отдавшись в его власть, понимаешь,
— О, древний и грозный Нептун, — тихо сказала Клеопа, сидя у ног своей госпожи, — все, что имеешь, дано тебе единственным Богом, Тем, который простер небеса, постелил подле них моря и сделал тебя обиталищем рыб и различных чудовищ, когда ты был еще во младенчестве. Воздай же Ему хвалу, о величественный господин морей! И ветрами своими воспой ему песнь славы.
И тогда пред возмущающимся морем они запели древнюю песню, которую дети Израиля вынесли из земли Египетской.
Господи, Боже мой, Ты дивно велик,Ты облечен славою и величаем.Ты одеваешься светом, словно ризою,простираешь небеса, словно шатер;устрояешь над водами горние чертоги Свои,делаешь облака колесницею Своею,шествуешь на крыльях ветра.И хлынул дождь. Девушки побежали под портик здания, чтобы укрыться. Оттуда они увидели, как корабль, боровшийся с ветрами, терпит бедствие вдали от берега.
К вечеру прояснилось, и море почти утихло. Никакого корабля на горизонте уже не было, и о налетевшем урагане напоминал лишь особенный запах и порывистый ветер. К этому времени старый еврей и Авл возвратились назад и принесли с собой большие тяжелые связки. Не успев отдышаться с дороги, старец снял с себя еврейскую накидку и на ней распаковал один из тюков. Он заботливо ощупал лежащие там свитки больших кожаных книг.
— Я уже слишком стар, дочь моя, — сказал старик Олимпиаде, — и время мое уже на исходе. Я все исполнил, как мне было велено, и сохранил эти драгоценные книги. Знай, дочь моя, что это было главным делом всей моей жизни, и это сокровище я доверяю тебе. Передай это асийским пресвитерам.
— Я исполню твой наказ, — пообещала Олимпиада старцу.
Она улыбнулась, увидев, как старый еврей протирает краем накидки свои и без того вечно плачущие глаза.
— Прощай, дочь моя, — сказал он Олимпиаде и возложил свои руки на ее склоненную голову.
Тут старец бросил беглый лукавый взгляд на Авла, потом с тайной улыбкой посмотрел в глаза Олимпиаде.
— Я не буду дожидаться, пока отойдет судно, ибо ногам моим без тяжких страданий уже не выстоять даже четверти часа, — пожаловался старик. — Идите на корабль уже теперь, чтобы я видел, как вы сядете, и сердце мое было спокойно.
Он поднял руку, и трое путников взошли на могучую палубу. И тут старик закряхтел и свалился на дощатый настил причала.
Олимпиада и Авл бегом бросились к нему, сбежали по мостику и помогли подняться.
— Нет, этой бренной плоти уже не выдержать таких тяжких прощаний, — сказал тот, хрипло дыша, — помогика, дьявольский отпрыск, служитель идолов, довести старого до портового здания, и я найму себе провожатого с ослицей.
— Я успею проводить старика? — спросил Авл Олимпиаду.
— Разумеется! Не бросать же его здесь, — ответила та. — Если потребуется, я задержу корабль, и он не тронется без тебя.