Фаворит. Том 1. Его императрица
Шрифт:
Орлов упрекнул ее, что она сама же Панина и выдвинула, что вражда к нему цесаревича – дело панинских рук, а ведь все могло быть иначе.
– Вот ты Павла сейчас брачуешь, – размышлял он, – а муж и жена одна сатана. Гляди, как бы великая княгиня из дома Гессен-Дармштадтского не оказалась похожей на тебя из дома Ангальт-Цербстского, тогда сору в избе не оберешься.
– Об этом я уже думала, – ответила Екатерина…
Ни с кем другим не была она столь откровенна, как сейчас с Орловым, и по секрету созналась, что противу нее составлен заговор: Панины готовят для Павла некую «конституцию».
– Верить ли тому? – усомнился экс-фаворит.
– Верь! И княгиня
– Взяла?
– Еще просит…
Возвращаясь из Европы, Дашкова в Риге заболела «тяжелой тоской», когда узнала, что чума забрала в могилу 45 ее крепостных. «Горизонт моей жизни, – писала она, – начал проясняться с тех пор, как Григорий Орлов потерял привилегию фаворита Екатерины».
Гришка всегда не переваривал княгиню Дашкову.
– Ты всех заговорщиков знаешь? – спросил он.
– Полный список у меня имеется. Но шуметь погожу. Сначала посмотрю, как поведет себя Вильгельмина, когда станет великой княгиней, а я – ты прав! – по себе знаю, что может натворить великая княгиня, если пожелает стать императрицей.
Орлов, откинув ширмочку, вгляделся в портрет.
– Гадюка… самая настоящая, – сказал он.
Поглощенные суетой сует, они даже забыли о Яике!
Занавес
«…а был осударь Петр лицом бел и пригож, шагал красиво. Очень уж хотелось ему нас от неволи избавить, да генералы Орловы с Паниными противились. Они при дворцах служили, оттого большую власть завзяли. И жену ево Катеринку все время с ним стравливали. Такая пальба там шла – не приведи бог! Он был ревнущий, а Катеринка непокорлива. На беду случилось меж ними несогласье семейное. Не стерпел осударь нрава ее удалого и себе прынцессу завел иностранную – Лизкой звалась! Однась целую неделю гулял он с нею на пристани корабельной. Катеринка к нему послов шлет: мол, так и так, а видеть тебя с другою невмоготу мне. Петр тут велел прынцессе Лизке, чтобы никуда не утопала, он жену, мол, скоренько устыдит, снова гулять вернется. Но Катеринка зловредная караул застращала, а генералы царя во дворец не пущают. грозятся пальнуть из пушечек. Разбушевался тут надежа-осударь, что домой-то попасть не может, всех разом побил. Добежал до комнаты своей, а Катеринка двери-то комодом подперла и держит. Делать ему, бедному, нечего, ушел он. А царицка-то в окно сверху выставилась, язык показывает. „Что, взял?“ – кричит. Тут осударя генералы вином опоили и повезли в земли Шпанские, а там площадь ба-аль-шая, посередке же столб каменный. В этом столбу Петра и замуровали, чтобы, значит, не мог ничего больше приказывать. Но гроза тут случилась, столб и треснул. Осударь через расселину вышел и долго до земель Русских добирался. Дошел, а ныне его казаки спрятали и никому не показывают. Живет он в камышах, страдая за всех нас, и Катеринке своей указы шлет, чтобы генералов выгнала, а его снова ночевать во дворец пустила. Пишет он ей, что по сыночку Павлику больно уж соскучился. Ежели, мол, не покорисся мне, так я народ-то подыму и стану воевать с тобой до скончания веку… Таковы те дела, детушки!»
И таковы слухи, [26] что бродили по Руси – от избы к избе, от хутора до деревни, от села к городу. Яик, стекая в море Каспийское, Змием Горынычем обтекал русские границы. На другой стороне Яика начинались земли кочевников, стороживших путника, который зазевался, – тогда аркан на шею и погонят пустыней в Хиву – на базар. Яицкий городок – столица этого края – покрыт пылью суховеев, полит кровью в бунтах и мятежах. От комаров нет спасения: так и зудят, проклятые. Зато жили здесь сытно, а слава икры гурьевской на весь мир гремела. Губернаторы в Оренбурге давно привыкли, что на Яике всегда шумят и рубахи на себе рвут правдоискатели. Чуть что не так – сразу за саблю и выскакивают на крыльца домов с воплями:
– Опять мы, яицкие, пред богом да Петербургом виноваты! И когда-сь эта морока кончится? Даже подохнуть не дадут спокойно…
Весь 1772 год Яик отстаивал свои казачьи «вольности», из Оренбурга пушки катили, палили из них в толпу, убивали сотнями. Но казаки того не стерпели: генерала Траубенберга девки кольями побили, мужики саблями искололи и на кучу навоза кинули: валяйся! Потом судили меж собою: «Уж коли беда сделана, так бедой и накроемся». Казаки не верили, что Яик строго накажут, – уж сколько бунтов им простили! – и сейчас, как ни в чем не бывало, послали с Яика подарок в Оренбург – икру да рыбку губернатору тамошнему. Но губернатор «отдарился» посылкою генерала Фреймана с пушками и солдатами; эти войска разбили казаков.
Споры не утихали.
– Жаль, что государя Петра Федорыча запытали, – говорили казаки о самозванце Федоре Богомолове, – он бы нам кстати сейчас.
– Да ушел он из-под караула, за него другого замучили.
– А уж царь ли он был, казаки? – сомневались иные.
– Подлинно государь Петр Федорыч…
– Пусть бы он к нам шел, мы бы Москвой тряхнули!
Наступила осень, генерал Фрейман увел солдат, легко одетых, до теплых казарм в Оренбурге, а поздним вечером в городок Яицкий к дому Дениса Пьянова подъехал человек, назвавшись богатым купцом. Это был Емельян Пугачев… Стал он говорить, что о страданьях яицких наслышался.
– Коли стариков собирать станешь, так скажи им, что я не купец, а государь ваш – Петр Третий.
– Ежели так, – отвечал Пьянов, – так расскажи ж мне: где ты странствовал такой долгий срок?
Пугачев объяснил: «Ходил в Польше, в Цареграде, во Египте, а оттоль пришел к вам на Яик… испытал всякие веры, однако ж лучше вашей, господа яицкие казаки, не нашел». Пожив у Пьянова с недельку, Пугачев с Яика отъехал, обещая вскоре вернуться, а вера в живучесть Петра III окрепла. Но если бы Пугачев и пропал бесследно, казаки Яицкого войска все равно сыскали бы для себя другого «царя»:
– Оно вить нам все равно, – рассуждали промеж себя. – Царь он или не царь, лишь бы нам добре стало…
Пугачев воротился через год, но, боясь ехать в город, остановился на постоялом дворе у мужика по прозванию Еремина Курица, которому и сказал:
– Бог помог мне бежать, из острога-то ушел я…
Еремина Курица повел его в баню, сообщив, что Денис Пьянов от властей прячется, искали его тут за то, что стариков подговаривал к некрасовцам за Кубань бежать. Пугачев жаловался:
– Помоюсь вот в баньке, а рубашечки у меня нету.
– Ты мойся, рубашку я тебе свою дам…
«А как взошли в баню и он, Емелька, разделся, то увидел Еремина Курица на груди под титьками после бывших у него, Емельки, от болезни ран знаки и спросил ево, Емельку: „Што у тебя это такое на груди-та?“ – „А это знаки государские“. И Еремина Курица, услыша оное, сказал: „Хорошо, коли так…“
Вскоре среди казаков пошли на водопое лошадей потаенные разговоры:
– Явился к Ереминой Курице человек и спрашивал: какие-де у вас, казаки, обиды есть и налоги тяжкие? Какие беды командиры вам делают? Надо бы и нам, казаки, на хутор к Ереминой Курице ехать. Уж давно молва в городе идет, что он – государь.