Фаворит. Том 1. Его императрица
Шрифт:
Король глянул на посла России – тот пожал плечами.
– Я об этом ничего не знаю, – сказал посол.
– Увы, я тоже, – сознался полковник.
Фридрих стегнул тростью по голенищу своего ботфорта:
– Так я знаю! У вас появился какой-то Пугачев …
Как ни мчался назад Долгорукий, все же опоздал. Его полк был рассеян, офицеры повешены. Емельян Пугачев разъяснял эту жестокость в таких выражениях: «А чего ж они противу меня, неприятеля своего, шли гуртом, будто овцы какие, и никакой дисциплины не соблюдали».
В обозе сыскали офицерскую чарочку из серебра с чеканенным портретом императрицы
– Как же! – показывал он чарку. – Вишь, и бабушка тут моя родненькая. Мне, царю, из энтакой посудинки только и пить…
Сколько уже было самозванцев на Руси, и хоть бы один из них не поленился выучить историю! Нет: от Пугачева до княжны Таракановой они держались исключительно на собственных выдумках. Их несло на гребне исторической безграмотности народа, который подлинных царей не раз почитал «подмененными», зато исстари привык свято верить в царственную подлинность самозванцев.
6. «Садитесь и потолкуем»
Екатерина проявила несвойственное ей легкомыслие:
– Мне эти самозваные «мужья» мои прискучили хуже горькой редьки! Объявляю за голову «маркиза де Пугачева» награду в двести рублей, и на этом, полагаю, скверный анекдот и закончится…
Стало известно, что самозванец украсил свою штабс-квартиру портретом Павла и ожидает приезда наследника, который якобы мечтает кинуться в объятия «папеньки». Но призрак воскресшего под Оренбургом «отца» не имел очертаний прусского офицера в раздуваемой ветром пелерине, – напротив, в нем виднелось нечто дремучее, идущее из самых глубин русской земли. Natalie, взяв мужа за руку, вдруг ощутила, с какой ненавистью колотится пульс на его влажном от страха запястье…
Официальный Петербург известился о восстании через курьера лишь в октябре 1773 года, когда Пугачев уже держал Оренбург в осаде, и поначалу происшедшее называли «оренбургским смущением». Екатерина же была смущена голштинским знаменем, попавшим неизвестно откуда в руки восставших. Пугачев объявил ей войну именем мужа – не только в защиту народа, но и за престол для Павла. «Этого мне еще не хватало!..»
– Садитесь и потолкуем, – обратилась она к членам своего Совета.
Придворные соглашались с нею: «возмущение не может иметь следствий, разве что расстроит рекрутский набор и умножит ослушников и разбойников». Екатерина предложила отпечатать «плакат» для расклеивания на заборах – о прощении всех бродяг и дезертиров, чтобы к весне 1774 года одумались и вернулись к своим занятиям.
– Пока, – велела она, – огласки о делах маркизовых делать не нужно, чтобы народ наш ничего не знал!
Стали думать, кого из генералов послать против восставших, и выбрали генерал-майора Василия Алексеевича Кара, который недавно приехал из Польши в столицу для женитьбы на княжне Хованской.
– Его и пошлем, – распорядилась Екатерина. – Чай, молодая княжна не засохнет, если медовый месяц без мужа проведет.
Григорий Орлов был настроен серьезнее прочих:
– Ежели сей Кара не был способен удержать князя Радзивилла от беспробудного пьянства, так где ему сдержать мужиков наших, когда они за топоры да колья возьмутся?..
Орлов напророчил: Кар был мгновенно разбит народом и, перетрусив, спасся единоличным бегством. Проездом через Казань он благим матом возвещал дворянству, что идет сила небывалая, сила ужасная, всех дворян грабит и вешает, а воински с Пугачевым не совладать. Екатерина была удивлена. «Такой жирный котище, – писала она, – и не мог мышонка поймать…» Она указала: Кара из службы навечно выставить, в Москве и Петербурге пожизненно не являться. Екатерину навестил Александр Ильич Бибиков, бывший «маршал» комиссии. От него императрица впервые услышала слова, перепугавшие ее:
– Опасен не сам Пугачев, – доказывал Бибиков, – опасно всеобщее недовольство в народе…
– Да, – сказала Екатерина, – Дидро некстати приехал!
«А где взять войска?» Королевский переворот в Швеции заставил отозвать из глубин России все годные части, там, где развертывалось восстание народа, оставались лишь инвалидные команды, со стариками-комендантами в крепостях, похожих на землянки. Но и те отряды, что посланы против Пугачева, переходили на сторону восставших. Бухгалтерия была простая: Румянцев имел под рукой 25 тысяч солдат, зато под знаменами Пугачева собралось людей гораздо больше. Внутри государства, связанного войною, открылся второй фронт, ставший намного опаснее турецкого…
– Сам черт угораздил Дидро приехать именно сейчас!
Пришлось распечатать тайну самозванца перед народом, чтобы затем милостивым обращением уклонить народные толпы от приставания к армии повстанцев. Мало того, семейный раскол между сыном и матерью мог стать причиною для разлада в самом дворянстве – об этом следовало помнить! Екатерина снова собрала Совет.
– Слухи вздорные, – сказала она, – притчею во языцех сделались, будто покойный супруг мой из гроба восстал. На каждый роток не накинешь платок, а полиция с ног сбилась, смутьянов из кабаков выволакивая. Москва уже неспокойна… Послы иноземные молчат и ничего не спрашивают, но по их улыбочкам вижу, как они смутам нашим возрадовались. Здесь два мнения возникло: «маркиз де Пугачев» может поспешить на заводы сибирские, чтобы усилить общество свое работными людьми, или тронется вверх по Волге… Манифестом пора народ образумить!
При писании манифеста решили сослаться на Лжедмитрия, сравнивая его с Пугачевым, но воспротивился князь Григорий Орлов:
– Как можно расстригу с Емелькой равнять? Тогда все государство в смятении было…
Впервые за последние годы пятеро братьев Орловых собрались вместе. Мрачной злобой пресыщен был Алехан.
– Катьку-то профукал! – набросился он на брата.
– Отстань! Мы еще всех при дворе перещелкаем…
Большая часть имений Орловых, дарственных от Екатерины, располагалась на Волге, и братья были озабочены – застрянет ли Пугачев под Оренбургом или решится идти на Казань? Иван Орлов, как хороший счетовод, за ужином подсчитал, что президент Академии наук и генерал-фельдцейхмейстер (Володька с Гришкою) наели и напили за один только присест на сорок рублей сразу.
– Перестаньте жрать! – осатанел он. – Не таковы сейчас дела, чтобы деньгами сорить. Того и гляди, приберут мужики именьишки наши – тогда в кулаки-то еще насвистимся.
На все время «пугачевщины» братья дали клятву, что, играя в карты, не станут делать ставки более ста рублей.
– Отныне в один роббер играть помалу. Коли увидишь, что карта пошла дурная, – бросай игру ко всем псам…
За выпивкой они говорили, что Кара надо бы повесить.
– Без Суворова тут не обойтись! Да вот закавыка – Румянцев не отдаст его, этот мозглявый чудак больно всем нужен стал…