Фаянсовый череп
Шрифт:
– Ну, это ты, положим, слегка загнул, – беря его под локоть свободной рукой и ненавязчиво увлекая к огневому рубежу, добродушно проговорил Владислав Андреевич. – Раньше осени с этим никому не управиться. Тем более Вадику.
– Мне кажется, он что-то учуял, – сказал Караваев. (Это была чистая правда: не учуять опасности после получения той бандероли мог разве что мертвец.) – Во всяком случае, он начал форсировать работы. Боюсь, что второпях этот парень наделает ошибок, последствия которых придется расхлебывать нам с вами.., точнее, вам. Я, конечно, помогу, чем смогу, но швыряться калом
– Гм, – сказал Школьников, останавливаясь у огневого рубежа, обозначенного вытоптанной проплешиной посреди травянистой лужайки. – Извини за дотошность, но в чем выражается эта его спешка?
– Он слишком прямолинеен, – отходя немного в сторону, чтобы не мешать стрельбе, сказал Караваев. – Сует взятки направо и налево, хлопает людей по плечам… Ну вы знаете эту плебейскую манеру: мы же свои люди, друг друга понимаем, ты мне, я тебе… Однажды он хлопнет по плечу не того, кого следует, и его возьмут в работу. Я изворачиваюсь, как карась на сковородке, но вечно это продолжаться не может. Он слишком активен. Я боюсь, что за ним не услежу, и не вижу способа его притормозить.
– А говорить ты с ним не пробовал? – поинтересовался Школьников, зачем-то осматривая затвор винтовки, словно за время их разговора там могло что-то испортиться.
– Говорить? Пробовал.
– Ну и что он?..
– Что он отвечает? Именно то, что должен отвечать: ты, старик, занимайся своим делом, а я буду заниматься своим. Смотри, чтобы под меня никто не копал, а уж бизнесом я буду заниматься сам… Вы же его знаете.
– Да, – сказал Школьников, наводя винтовку в цель, – я его знаю.
Он спустил курок, целясь в основание банки из-под консервированных персиков. Подброшенная пулей жестянка взлетела высоко в воздух. Школьников быстро передернул затвор и успел проделать в ней еще одну дырку как раз в тот момент, когда она зависла в высшей точке своей траектории. Жестянка дернулась, как живая, и резко изменила направление полета. Владислав Андреевич проводил ее стволом винчестера и всадил в нее пулю за миг до того, как она коснулась земли. Все это произошло за считанные мгновения, и Караваев вполне искренне похлопал в ладоши. Он знал не так уж много людей, способных повторить этот трюк даже с автоматическим оружием, не говоря уже о винтовке, перезаряжавшейся вручную после каждого выстрела.
– Однако, – сказал он. – Губите вы свой талант, Владислав Андреевич. Из вас бы такой киллер вышел – загляденье! А вы по банкам стреляете.
– Ты говорил мне, что не любишь дилетантов, – ответил Школьников. – Я тоже. Я их терпеть не могу, если хочешь знать. Нет, я не говорю, что не способен убить человека. Каждый из нас на это способен при определенных обстоятельствах. Ревность, злоба, аффект.., угроза жизни, наконец. Но это все не то! При определенных обстоятельствах я мог бы, наверное, разобраться, почему барахлит двигатель моей машины, и устранить неисправность, но зачем мне это надо, когда есть сервисные центры и деньги на оплату их услуг? Если я начну сам убирать своих врагов, что будешь делать ты?
– Подаяние просить, – рассмеялся Караваев. – И все-таки, Владислав Андреевич, что мы будем делать с вашим племянником? Он меня действительно беспокоит,
– Я тебя понял, – перебил его Школьников. – Реальной угрозы пока нет, правда? То есть я имею в виду, что ты не можешь назвать мне имя и должность человека, который копает под Вадика, так? Так, так, не спорь. Если бы было по-другому, ты бы сразу сказал, а не разводил бы здесь теории, предположения всякие… Короче, если я тебя правильно понял, ты говоришь о необходимости принять кое-какие.., э.., профилактические меры. Так?
– Так, – согласился Караваев. На профилактические меры ему было плевать, но своей цели он достиг: старик забеспокоился. Сейчас он начнет волноваться, думать, предпринимать какие-то шаги и с каждым днем, с каждой минутой все сильнее раздражаться по поводу своего племянника. А тот, в свою очередь, заметив некоторые из предпринятых дядюшкой шагов, тоже начнет понемногу приходить в бешенство… А закончится все это вполне предсказуемо – именно так, как нужно Максу Караваеву.
– А раз так, – подытожил Школьников, – то можешь быть спокоен. Меры я приму. Ситуация пока что складывается такая, что меры нужно принимать не тебе, а мне. Ты согласен?
– Именно об этом я и хотел вас попросить, – сказал Караваев.
Школьников кивнул, поднял винчестер к плечу и припал щекой к прикладу. Быстро работая затвором, он один за другим расстрелял все оставшиеся в магазине винтовки патроны. Временно оглохнув, Караваев наблюдал за тем, как кувыркались в воздухе консервные банки. Крупнокалиберные пули выбивали длинные щепки из просмоленных шпал, оставляя продолговатые белые следы на темной, почти черной поверхности стены.
– Вот так, – сказал Школьников, кладя на сгиб руки дымящийся винчестер. На кирпичной стенке не осталось ни одной жестянки.
– Поставить? – спросил Караваев, кивая в ту сторону. – Будете еще стрелять?
– Хватит, пожалуй, – отказался Владислав Андреевич. – И вообще, Максик, тебе такая работа – мишени для меня устанавливать – не в уровень, как говорят наши меньшие братья. С этим, дружок, я уж как-нибудь сам справлюсь. Пойдем-ка в дом. Водки не предлагаю, поскольку ты за рулем, но квас у меня отменный. Хочешь квасу? Пошли, пошли. Отказа не приму. Отдохни, расслабься, тебе это не повредит.
Караваев не стал спорить. На ступеньках крыльца он остановился, обернулся и бросил долгий взгляд на испещренную следами пуль черную стену в дальнем углу двора.
В ванной Юрий первым делом стащил с себя заскорузлую от крови футболку, посмотрел на свет лампочки сквозь длинный разрез на спине и, огорченно вздохнув, комом швырнул футболку под раковину – отстирается, будет половая тряпка.
Джинсы у пояса тоже основательно пропитались кровью, но выкидывать их Юрий не стал, а замочил в холодной воде и оставил отмокать – авось не пропадут. После этого, кряхтя, шипя и неловко изгибаясь, он кое-как ополоснулся под краном, смыв с себя кровь, пот и грязь. Вода в тазу, где плавали джинсы, уже сделалась темно-красной, как вино, и Юрий подумал, что потерял чертовски много крови. Собственно, это и так было ясно: голова у него неприятно кружилась, а в глазах при каждом резком движении нехорошо темнело.