Фазы Луны
Шрифт:
– Хороша, ей Богу, хороша. Идиот, этот Володя! – подумалось мне.
Она помедлила немного, потом с тихим вскриком бросилась в воду.
– Ты что же сам не идешь? Раздумал?
– Нет, я сейчас наперегонки с тобой. – И я последовал ее примеру. – Давай-ка брассом два конца: кто быстрее. Я тебе фору даю четыре метра.
И мы бросились плавать, взрывая руками голубые волны. Плавает она совсем не хуже меня, так что фору я не отыграл.
Когда, запыхавшись, мы выбрались на землю, я заметил, что глаза ее несколько оживились, движения стали быстрее, и даже на губах заиграло подобие улыбки,
– Ну, может, дело и пойдет на лад, - подумал я.
Время было уже позднее и я предложил угомониться до завтра, тем более, что позади был долгий утомительный день поездки.
– Спокойной ночи, - она, как обычно, поцеловала меня в щеку и направилась с свою спальню.
– Пока, до завтра. Если тебе что-то нужно будет, кликни меня, - ответил я.
Ночь выдалась жаркая, почти тропическая, как бывают здесь летом. Полный штиль. После душа, который меня немного освежил, я вышел на балкон своей спальни, расположенной на втором этаже, чтобы слегка подышать. Может быть, удастся уснуть. Но сон все не шел - из-за жары и влажной духоты. Огни в саду были погашены, и на меня смотрели темные силуэты кустов, подсвеченные поднявшейся высоко ущербной луной. Ни ветерка.
Мне почудился какой-то посторонний звук в доме. Воров в этих местах не встречалось, но, бывало, забредали небольшие дикие животные: ежи, змеи, бурундуки.
Накинув халат, я решил обойти дом на всякий случай. Около дверей Любиной спальни я вновь уловил неясный звук. Ее спальня располагалась вблизи моей, но на несколько ином уровне.
Осторожно я приоткрыл дверь в ее комнату, не желая разбудить ее каким-либо громким звуком.
В неясном свете из открытого окна мои привыкшие к темноте глаза различили ее фигуру лежащую под простыней. Лицо уткнулось в подушку, которую она обнимала обеими руками. Подушка вздрагивала, и вновь раздавались те самые звуки, тихие всхлипы, которые она старалась задушить.
Я подошел и сев к ней на кровать, положил руку на ее голову. Она даже не вздрогнула, не отняла лица.
– Бедная моя, бедная сестричка, - тихо сказал я, - чем мне помочь тебе, что у тебя болит?
Она, наконец, оторвалась от подушки и подняла на меня глаза. Все было распухшим от слез: нос, губы, даже щеки; мешки под глазами,. Печальное зрелище.
– Душа, душа болит Петенька, - прошептала она, вытирая слезы краем простыни. – Я думала, вот вырастут дети, не надо больше за ними ходить, так мы и поживем с ним друг для друга. В любви, в согласии поживем. В общих радостях. Поедем куда-нибудь. Или просто на даче будем что-нибудь разводить. И где все это? Ласки хочется и доброго слова… Как же мне без этого жить? Знаешь, я себя временами уже чувствую старухой, да хуже даже: они хоть и стары, да жить еще хотят. А мне и жить-то не в радость. Ох, больно, больно…
– Я сестричка тебе обещаю: я все сделаю для тебя, все, чтобы ты не болела, чтобы ты жила дальше. Чего бы это ни стоило.
– Ты, правда, мне поможешь?
– Да, помогу. А сейчас давай, постарайся заснуть. Завтра будет новый день, и он должен быть лучше, чем сегодня.
– Я постараюсь, я правда постараюсь. Поцелуй меня перед сном, как Володя это делал?
– А как он это делал?
– В губы.
– Спокойной
Через час, все еще лишенный сна я вышел в сад и посмотрел на нее сквозь открытое окно спальни. Она лежала на спине, и грудь ее чуть вздымалась под наброшенной простыней.
Первая четверть
Была вторая и самая знойная половина дня. Солнце перешло за дом, и вся веранда оказалась в тени. Но все равно было жарко от прокаленных за день каменных плит вокруг бассейна. Мы расположились в шезлонгах и потягивали из высоких бокалов холодное белое вино.
– Я все время чувствую себя одной половинкой, а другая – потеряна, - говорила Люба. – Мне все кажется, что сейчас вот Володя войдет, улыбнется своей доброй улыбкой в бороду и спросит что-нибудь, какой-нибудь пустяк. А когда я засыпаю или просыпаюсь, мне все кажется, что он где-то здесь, рядом со мной. Даже чудится, как он переворачивается рядом со мной. И я все жду, когда он меня погладит, нежно, как только он это умеет делать. Не осуждай меня, что я вчера ревела, просто я не могу сдержаться, когда чувствуешь такое.
– Куда уж мне тебя осуждать, я тебя, в общем, понимаю. То есть то, что ты тоскуешь и все ждешь. Но другое мне понять все же не легко: где ж твоя здоровая злость? Ведь он тебе не только ласковые слова говорил, но и изменял, да и не один раз – насколько мне известно. И ты его так легко готова простить?
– Да, готова, наверное. Мы с ним так хорошо жили, так весело, так дружно. Я заботилась о нем, он – обо мне. Только ради этого я бы счастлива была, если б он вернулся. И носки бы стирала, и подметала, и вылизывала нашу квартиру и все-все. А теперь мне ничего не хочется делать. Я сама себе противна, что развела такую пыль, что грязная посуда на кухне уже воняет. Нет, я не хочу возвращаться в такой дом.
– Но ведь он может и не вернуться никогда, ты понимаешь? И что же ты будешь делать?
– Не знаю, не хочу даже думать, что тогда будет. Не представляю себя одной. Я же просто женщина. Мне иногда ласка нужна, я без этого чувствую себя совсем старой и никому не нужной. Мне так одиноко, так одиноко.
На глазах ее вновь навернулись слезы. Поколебавшись, я спросил:
– А как мужчина, Володя тебе хорошо подходил?
– Ну да, конечно! Когда он прикасался ко мне, меня просто в жар иной раз бросало. Ты прости, что я так откровенно говорю, но мне хотелось его еще и еще. Я всякий стыд потеряла, возбуждала его всеми возможными ласками. – Она заметно покраснела и отхлебнула из бокала вина.
– Так, какими?
– Ну, сам догадайся.
– Оральными, наверное. Или, там, вибратором.
– И это было, - она вздохнула и вырвался нервный смешок.
– Правда в последние годы он здорово охладел, как мне казалось из-за его диабета. Но может в этом были повинны его связи на стороне.
– А ты что, ничего не чувствовала, какие-то признаки?
– Ничего, представь себе. Словно слепая. Да я и сейчас не могу думать о нем плохо. Просто не получается.
– Выходит, тебе в жизни больше повезло, чем мне.