Фб-86
Шрифт:
Иштван удивленно посмотрел на девушку.
— Даже мысли такой не было. Что мне там делать?
— Что? Продолжать учебу.
— Я, чужак? Ты, наверное, шутишь.
— Нисколько. Я говорю серьезно, — ответила убедительно Ева.
— Оставить родной край?
— А что тебя здесь держит? Родителей нет, невесты тоже нет. Врачом не можешь стать, путь к дальнейшему обучению для тебя закрыт.
— Все равно нет! О том, чтобы оставить родину, я даже не думал.
— Но тебя могут арестовать. Думаешь, случайно за тобой следят?
Парень не отвечал. Что он мог сказать? Если кто-то хочет покинуть страну, он найдет способ, как это сделать. Беда начинается там, на чужбине. Человек вдруг пожелает побыть на острове Маргит, а там нет такого острова. Потому что не Будапешта, ни Дуная, ни гор Буды он не может взять с собой. Он видел в университете эвакуированных из Греции ребят. Живут неплохо — их поддерживают, помогают им во всем, и все же, как вспомнят родину, родную деревню, на глазах сразу выступают слезы.
— Здесь страшные тюрьмы, — слышал он голос девушки. — Мой жених сидит уже три года. Раз в полгода позволяют посетить его. Это ужасно. Нет, ты не должен попасть в тюрьму. Ты будешь нужен стране. В таких случаях человек должен эмигрировать.
Иштван одним ухом слушал девушку, отдаваясь при этом своим мыслям. Греческие ребята тоже покинули родину. А сколько коммунистов покинуло перед освобождением Венгрию! Голубь ушел добровольно в эмиграцию, не мог, не хотел работать во время фашизма. «Но я не политический беженец, — размышлял он. — У меня нет причин для того, чтобы по политическим соображениям покижать страну. Если бы я все же оставил ее, то только для того, чтобы закончить учебу, стать врачом. Я хочу стать врачом. Голубь вернулся домой. И я бы вернулся».
— Если бы я была мужчиной, — страстно сказала девушка, — я бы и минуты не остался в этой стране. Я бы пошла бороться за новую Венгрию, за такую страну, в которой была бы настоящая свобода, где действовали бы демократические принципы и гуманизм…
Иштван перебил ее:
— А разве женщина не может бороться?
— Я тоже буду бороться, — ответила девушка. — Придет время, когда и я включусь в борьбу. Но до тех пор, пока мой жених страдает в тюрьме, я должна оставаться здесь, не могу покинуть страну.
— Если бы я пошел на Запад, то не как политический эмигрант. Политика — не мое дело. Я ее не понимаю и понимать не хочу. Я хочу быть врачом. Моя врачебная работа — это и будет политика. Я, Ева, не могу ненавидеть нынешний строй. Я не вижу для этого причин. У меня конфликт только с Каллошем, который меня почему-то ненавидит и путем клеветы добился моего исключения из университета…
— Хорошо, — перебила его девушка — не будем вмешиваться в политику. Я вижу, что ты действительно не разбираешься в ней. Ты поедешь не как политический эмигрант. Не все ли равно? Не пропадать же тебе. Если здесь не дают возможности учиться, у тебя есть право поехать туда, где ты будешь иметь такую возможность.
Иштван взволнованно поднялся.
— Знаешь, Ева, — сказал он, — если бы я был уверен, что там, за рубежом, в одной из нейтральных стран, в Швейцарии или Швеции, получу возможность учиться, я бы нисколько не колебался. — Он начал нервно ходить по комнате.
— А ты и получишь такую возможность, — быстро сказала Ева. — В Вене работает бюро, задачей которого является помощь студентам-эмигрантам из восточных стран. Бюро устроит и тебя. В университетах каждой западной страны оставляют несколько свободных мест для студентов, пришедших с Востока.
Иштван остановился. Он заложил руки в карманы, расставил ноги и заинтересованно уставился на девушку.
— Откуда ты это знаешь?
— Мой двоюродный брат руководит таким бюро, — соврала, не моргнув глазом, Ева.
— В самом деле? — Иштван подсел к девушке на край кровати, как будто он был с ней давно в хороших отношениях. — Это действительно так?
— Я же говорила, что могла бы тебе помочь, — сказала Ева. — Семья Шони имеет большие связи.
— А как бы ты могла связать меня со своим братом?
— Очень просто, — ответила девушка. — Напишу ему несколько слов, а ты передашь записку. Через неделю будешь студентом какого-то университета на Западе.
— Это замечательно, — восторженно воскликнул парень. Но вдруг его лицо снова приняло серьезный вид. — Скажи, Ева, ты не шутишь?
— У меня нет ни малейшего желания шутить.
У Иштвана вдруг возникло какое-то подозрение.
— Если у тебя такие широкие связи, почему ты работаешь официанткой в ресторане? — спросил он.
Ева улыбнулась.
— Какой интересный! Ты как ребенок, которому только начинают доходить простые истины. Почему я всего лишь официантка? Ты мог бы и сам догадаться. Мой отец был в старые времена полковником, если хочешь, можно его назвать и военным преступником или врагом народа. Мой жених тоже был офицером. Сейчас он в тюрьме, его приговорили к пятнадцати годам. Я иногда вижусь с ним. Поэтому я здесь. С таким прошлым бессмысленно было бы претендовать на другую работу. А официантка — это не карьера. Ей никто не завидует. Итак, я могу спокойно работать, никто меня не трогает.
— Понимаю, — кивнул парень.
— Значит, пойдешь?
Иштван ничего не ответил. Он снова встал, подошел к окну. Хотел убедиться, не ошибся ли. Нет, — оказывается его подозрения ни были безосновательными. Тот самый низкий коренастый человек, которого он видел вчера на трамвайной остановке, сидел теперь в скверике на лавочке. Сердце Иштвана взволнованно забилось, тело вновь оцепенело, и ужас сжал его холодными щупальцами.
— Ева, — прошептал он к девушке. Лицо его побледнело, как у потерявшего сознание, губы дрожали. — Иди сюда!