Федька(Повесть)
Шрифт:
— Замри! — шепнул Сорока. — Замри, Федор!
Было поздно. Полночь.
Было поздно. Глухая пора. Полночь.
На перроне неярко горел керосиновый фонарь.
И под фонарем, туда — назад, зажав под мышкой винтовку, тяжело шагал бородатый солдат. Часовой.
Шагал. Мурлыкал что-то. Пел:
…во субботу, день ненастный…Потянулся, почесался, зевнул:
— О-хо!
Вдруг умолк, насторожился: что-то хрустнуло в кустах.
— Кто?
Ни звука. Тишина.
— Кто? — крикнул часовой.
И — близко — услыхал голос, совсем негромкий и очень внятный:
— Руки вверх!
Часовой живо обернулся и шарахнулся назад: в лицо ему смотрело дуло нагана.
— А? — пробормотал он. — Что?
— Руки поднять надо, вот что!
Тут только часовой увидел, что наган-то держит какой-то боец в буденновке, со звездой на буденновке. А рядом — другой, в кубанке, в башлыке, щуплый паренек лет тринадцати-четырнадцати.
— Оглох? — Паренек взялся за ствол винтовки, потянул к себе. — Оглох, дядя?
— Что ты? — Часовой обеими руками прижал винтовку к груди. — Что ты? Что ты? Нельзя!
Но паренек не отпускал.
— Но-но! — спокойно сказал он. — Но-но, дядя! Не балуй!
В телеграфной комнате не было ни души. Под потолком горела большая двадцатипятилинейная лампа, на столе валялись какие-то бумаги, обрывки телеграфной ленты, стыл чай в эмалированной кружке — значит, есть, были тут люди. А вот поди ты — ни души. И не видно было, чтоб выходил кто.
— Надо быть, тут они! — сказал Потапов. — Заховались черти!
— Пошарить? — предложил Никита.
— Давай!
Шарить-то, однако, пришлось недолго. Никита нагнулся, посмотрел под стол. И увидел: сидит, обхватив руками шишковатую голову, какой-то человечек в форменной тужурке, подслеповатый и рябой.
— Вылазь, — сказал Никита. — Приехали.
— А стрелять не будете? — дребезжащим голосом спросил человечек.
— Не будем мы стрелять, — сказал Никита. — Вылазь.
Согнувшись в три погибели, пыхтя, ворча, человечек полез из-под стола. Встал, отряхнулся, вытер ладошкой пот со лба, вздохнул:
— Фу, умаялся!
— Вы кто такой? — спросил комиссар.
— За начальника, — ответил человечек. — За начальника полустанка.
— Телеграфист где?
— Тут.
— Где тут?
— Я.
— Вы и начальник и телеграфист?
— Именно, — сказал человечек. — И начальник и телеграфист.
— Что же ты так, один без пары, как петух на базаре? — сказал Никита.
— Временно, — сказал человечек. — Я-то, собственно, телеграфист, а временно за начальника.
— Ну, ладно, — сказал комиссар. — Садитесь.
— Куда прикажете?
— Хотя бы к аппарату.
— А зачем?
— А это там видно будет.
— Садись, честью просят. — Никита придвинул стул. — Да не бойсь. Не укушу.
Телеграфист, искоса поглядывая на Никиту, присел.
— Так вот, — сказал комиссар. — Дайте-ка Кленцы.
— Кленцы нельзя, — сказал телеграфист. — Связи нет.
— Что так?
— Там красные.
— Давно?
— С вечера.
— Вона что, — сказал комиссар. — Так, так. А Боровое можно?
— Боровое можно.
— Дайте Боровое.
— Даю.
— Вызовите дежурного по штабу.
— Есть дежурный.
— А ну, простукайте: «У аппарата начальник штаба пятой казачьей. Доложите: прибыли Буды — Боровое сводный офицерский, двадцать пятый пехотный, третий пластунский?»
Телеграфист, пригнувшись, долго работал ключом. Кончил. Подождал. Вдруг аппарат сам заработал. Побежала лента.
— Ну-ка? — сказал комиссар.
— «Указанные части Буды — Боровое прибыли», — прочел по ленте телеграфист.
— Так, — сказал комиссар. — Добре. Теперь вот что: «Какие еще части ожидаете?» Нет. Погодите. Не так. «Когда прибудут остальные части?»
Ответа не было долго. Наконец, аппарат заработал. Поползла лента.
— «Кто говорит?» — прочел телеграфист.
— Ага, — сказал комиссар. — Давайте: «Говорит начальник штаба пятой казачьей, полковник Степанов».
И опять молчание. Потом ответ: «Ждите у аппарата. Разговор сейчас продолжим».
— Подождем, — благодушно сказал Потапов. — Не под дождем.
— Да нет, — сказал комиссар, — не нравится мне это.
— А что? — сказал Потапов. — Пошел звать кого — и все.
— Это-то мне и не нравится. Кого ему там надо?
Аппарат заработал.
— «У аппарата полковник Степанов», — прочел телеграфист.
— Чепуха! — сказал комиссар. — Степанова нет сейчас в штабе! Он на фронте!
— Не знаю. — Телеграфист поднес ленту к самому носу, медленно, по складам, прочитал: «У ап-па-ра-та пол-ков-ник Сте-па-нов». Тут ясно сказано: «Пол-ков-ник Сте-па-нов».
— Спросите имя-отчество!
Аппарат ответил: «Иван Иларионович».
— Он самый, — сказал комиссар. — Ну и ну. Тут — Степанов, там — Степанов. Един в двух лицах. Сели, братки! Глупо как сели, а?
В «караулке» — это был товарный вагон, снятый с колес, — в «караулке» было душно, дымно, сизо от дыма. Воздух был спертый, густой — топор вешай. На дощатом голом столе чадила масленка. Огонь то разгорался, то затухал, и огромные, неровной длины тени скакали по стенам.
— Да-а, — Сорока повел носом, поморщился. — Небогато живете. Неладно.