Федор Чижов

Симонова Инна Анатольевна

Когда в начале семинедельного Великого поста рокового 1877 года он все же решил несколько дней есть рыбу, так как придерживаться исключительно постного, безрыбного, по немощи телесной был уже не в состоянии, в дневнике появляется самобичующая запись, свидетельствующая о его нравственном максимализме. «Я Православного исповедания, — писал Чижов, — оно полагает пост, — я его не исполняю. Это гадко… Мне скажут: это не догмат, это постановление Церкви, оно не обязательно, исполнение его обусловливается совестью каждого. Что оно таково, это всего проще и всего яснее высказано в „Слове Иоанна Златоуста“, которое читается в первый день Святого Воскресения на заутрени; великий учитель Церкви обращается одинаково к постящимся и непостящимся. Если хотите, тут во мне нет сознательного исполнения веления Церкви, а есть привычка детства, правило всей нашей семьи… исполняемое всем народом; неисполнение его как будто разрывает меня с семьею, со всем народом и

всегда мне сильно неприятно» ^[676] .

676

Дневниковая запись от 7. II. 1877. — ОР РГБ. Ф. 332. К. 3. Д. 5.

Несмотря на нездоровье и невероятную загруженность по предпринимательским делам, Чижов продолжал интересоваться литературой, искусством, философией, живописью. Все отмеченные талантом произведения отечественной словесности читались и перечитывались им с упоением, особенно это касалось литературных новинок, выходивших из-под пера Достоевского, Тургенева, Толстого, Немировича-Данченко. В память Николая Михайловича Языкова он планировал к лету 1877 года, в тридцатую годовщину смерти поэта, подготовить к изданию переписку покойного товарища.

«Зная Спинозу только по имени» и прочтя о нем в дневнике Герцена, Чижов решил познакомиться с его учением как можно подробнее. Восторженные толки в радикальных кругах о Карле Марксе и его революционно-экономической теории подвигли его к чтению «Капитала», чтобы иметь о сем предмете собственное суждение.

Чижов сам не понимал, откуда в нем, «66-летнем старике», такая жажда знаний. Ведь большая часть друзей — уже на том берегу Стикса, да и около его собственного дома «смерть давно уже ходит… и если не стучит в дверь, то только из джентльменства. А между тем ознакомиться со всем незнакомым — сильное, страстное желание…» ^[677]

677

ОР РГБ. Ф. 332. К. 3. Д. 5.

Ровно за месяц до смерти Чижов составил в присутствии друзей: Григория Павловича Галагана, Ивана Сергеевича Аксакова и барона Андрея Ивановича Дельвига — окончательный вариант своего духовного завещания. Оно начиналось словами:

«Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь. Я оставляю после себя долги и имущество, которое с избытком может покрыть их; потому считаю долгом перечислить те и другие» ^[678] .

Федор Васильевич составил перечень принадлежавших ему ценных бумаг: 160 акций Московско-Ярославской железной дороги — всего на 41 тысячу 600 рублей; четыре пая Московского купеческого банка на 30 тысяч рублей; десять паев Товарищества Никольской мануфактуры Саввы Морозова-сына и К° на 10 тысяч рублей и членский взнос в Московский купеческий банк в 5 тысяч рублей. Таким образом, в его активе числилось ценных бумаг на 94 тысячи 400 рублей.

678

Русский архив. 1893. № 3; Новое время. 1893. № 6114. См. также: О капитале Чижова… — РГИА. Ф. 25. Оп. 5. Д. 354.

Долги же Чижова были на сумму 64 тысячи рублей и состояли из 35 тысяч паев Московского купеческого общества взаимного кредита, полученных под залог акций Московско-Ярославской железной дороги и паев Купеческого банка, а также принятого им на себя долга Архангельско-Мурманского срочного пароходства на сумму 18 тысяч рублей. Кроме того, он имел обязательства перед сестрами, поддержавшими его в Архангельско-Мурманском начинании: Александре Васильевне и Елене Васильевне он должен был вернуть по 4 тысячи рублей, а Ольге Васильевне, в замужестве Поповой, — 3 тысячи рублей.

Осуществить возврат долгов Чижов просил следующим образом:

«К маю месяцу, когда будут получены дивиденды с акций и паев, продать: четыре пая Московского купеческого банка, десять паев Товарищества Никольской мануфактуры Саввы Морозова сына и К°, десять акций Московско-Ярославской дороги, потом взять мой членский взнос в Московском купеческом обществе взаимного кредита и получить долг вышеназванный. Все это вместе должно составить более пятидесяти четырех тысяч восьмисот рублей, и этими деньгами покрыть мои долги в Московском купеческом обществе взаимного кредита и принятый на себя долг Архангельско-Мурманского товарищества срочного пароходства…

В уплату долга моим сестрам отдать Александре и Елене Васильевнам по пятидесяти пяти акций Общества Московско-Ярославской железной дороги, а Ольге Васильевне сорок акций, разумеется, когда все акции будут выкуплены…» ^[679]

Особо

в завещании Федора Васильевича была упомянута его «крестница» Екатерина Михайловна Маркевич. В начале 70-х годов она вышла замуж за Василия Семеновича Трифановского, брата известного в Москве врача-гомеопата Д. С. Трифановского. Катенька жила с мужем по преимуществу в Малороссии, в селе Березовка Полтавской губернии Прилуцкого уезда и растила сына, названного в честь ее «крестного отца» Федором. Она всегда была желанной гостьей в доме Федора Васильевича. Да и он сам, пока позволяло здоровье, часто наведывался на Украину в имение Трифановских, баловал Катеньку и «внучка» дорогими, с отменным вкусом выбранными подарками, нередко привозимыми из Западной Европы, где бывал по служебным делам или для лечения.

679

Там же.

Согласно воле Чижова, Екатерине Михайловне Трифановской отходил его дом в Москве на Садово-Кудринской, под № 437 и 10, «со всею мебелью, экипажами, часами, кроме картин и библиотеки», а также тысяча акций Московско-Курской железной дороги. По оглашении завещания такое явное предпочтение «крестницы» вызвало ревнивое неудовольствие сестер Федора Васильевича, которые, вероятно, были не посвящены братом в строго хранимую им от пересудов историю своей давней любви.

Весь свой основной капитал, состоявший из 24 тысяч акций, приходившихся на его долю участия в Обществе Московско-Курской железной дороги (за вычетом тысячи акций, доставшихся Е. М. Трифановской), Чижов завещал на устройство и содержание пяти профессионально-технических учебных заведений. Одно ремесленное училище, по его плану, должно было быть сооружено в Костроме — предполагалось, что уровень обучения в нем будет равняться гимназии и готовить средний технический персонал для промышленных предприятий («Из него могли бы выходить ученики в подмастерья, приказчики фабрик, <которые> впоследствии могли бы быть сами директорами фабрик, хозяевами мастерских…»).

Четыре низших училища, построенных в Костроме, Кологриве, Чухломе, а также Галиче или Макарьеве (по выбору Костромского губернского земства), должны были выпускать высококвалифицированных рабочих-ремесленников. Обращаясь к своим душеприказчикам, Савве Ивановичу Мамонтову и Алексею Дмитриевичу Поленову, Чижов просил их составить учебные программы этих училищ таким образом, чтобы в них большая часть времени уделялась развитию профессиональных производственных навыков.

Кроме того, Чижов распорядился основать в Костроме родильный дом и при нем учебное родовспомогательное заведение с классами повивальных бабок. По поводу этого пункта завещания современники гадали: «Каким образом и почему Федор Васильевич пришел к мысли об устройстве именно такого рода учреждения? Был ли у него в жизни какой-либо случай, который показал всю необходимость такого учреждения, или же он сделал это по совету доктора Смирнова, в семействе которого всегда останавливался во время <первых> приездов в Москву?» ^[680] Имея сегодня доступ к архиву Чижова, его переписке и дневникам, мы смеем выдвинуть более обоснованное предположение. Думается, что сделать такое распоряжение заставила Федора Васильевича память о событиях тридцатилетней давности в далеком малороссийском хуторе Леньков, где скончалась от «послеродовой горячки», дав жизнь дочери, его возлюбленная Катерина Васильевна Маркевич.

680

Из речи доктора Скворцова при открытии учебного родовспомогательного заведения в 1902 году в г. Костроме. — Цит. по: Либерман А. А.Указ. раб. С. 45.

Свою личную библиотеку, состоящую из более чем четырех тысяч томов, а также три портрета: скульптора Витали работы К. П. Брюллова, «Пожилого человека с мальчиком» кисти Д. Г. Левицкого, автопортрет А. П. Лосенко — Чижов велел передать в дар Румянцевскому музею. Туда же в запечатанном на сорок лет виде поступали его дневники и переписка.

В те годы многие истинные радетели об отечественной культуре несли в расположенное вблизи Кремля, на Ваганьковом холме, здание бывшей городской усадьбы гвардии капитан-поручика П. Е. Пашкова свои сокровища. Первоначально Румянцевский музей был открыт в 1831 году в Петербурге на основе книжной и рукописной коллекций графа Н. П. Румянцева, библиофила, книгоиздателя и мецената. Спустя тридцать лет собрание Румянцева было перевезено в Москву и со временем преобразовано в настоящий народный музей, создаваемый не на средства казны, а «жертвами милостивцев», представлявших все сословия Российской империи: от Государя Императора и его сановников до временнообязанных крестьян.