Феерическая Академия
Шрифт:
— Ой, тля! – скривилась я, видя, как к пальцам липнет длинная паутина. – Бррр! Гадость-то какая!
Морщась от первого впечатления и морально готовясь ко второму, я пробиралась сквозь мрачные заросли, сдирая с себя паутину и четко намереваясь обрести если не кружку чая, то хотя бы уютное кресло. Я даже приготовила половину уха, чтобы слушать семейные проблемы.
Кто это у нас так усердно готовится к Хэллоуину? Кто у нас тут развесил паутину, что ни пролезть, ни пройти? Остервенело срывая мотки липкой, белой гадости, я шагала в сторону черных дверей парадного входа. Потухшие фонари
— Тук-тук! – постучала я увесистой ручкой в виде паука, терпеливо переминаясь у входа и репетируя слезливую речь, заготовленную для черствого сердца старого сморчка.
Где-то в гулком коридоре послышались шаги, а я приосанилась, расправила плечи и крылья. О, этот торжественный момент «кто тама» к которому я готовилась с вежливой улыбкой. Ничего, сейчас вытрем ноги, утрем всем сопли и умоем руки!
Дверь скрипнула, хлопая ручкой, я на пороге стоял белокурый ангел лет восемнадцати. Большие, почти детские, ярко-голубые глаза уставились на меня, а на щечках вместе с улыбкой появились аппетитные ямочки, покрытые нежным румянцем.
— Фея! Крестная! – губки ангела задрожали, когда она увидела мои потертые крылья, а она бросилась мне на шею. – Ты пришла! Значит, получила мое письмо! Дорогая моя, крестная…
Меня тянули за руки в дом, а я понуро разглядывала огромный зал с некогда темной-синей плиткой, стены с ободранными сине-золотыми обоями, которые выглядели очень солидно во времена моей прабабушки. Сверкающие золотом канделябры были увешанные белесыми соплями паутины, дарили неожиданно синий свет, а в дальнем конце расположилось роскошное бархатное кресло с вызолоченными ручками. Такой неожиданный островок чистоты в виде ковра и кресла меня слегка обнадежил. Черная лестница уходила куда –то вверх, а я провожала ее воображением, рисуя мрачные коридоры и сумрачные комнаты.
Зато на полу в центре зала стояло ведро, а рядом валялась серая, грязная тряпка!
— Крестная, — взмолилась девушка, которую я видела впервые. Но это не мешало мне мило улыбаться, словно действительно рада встрече. – Как же я рада тебя видеть! Ты ведь помнишь меня! Это же я!
Наступила неловкая пауза, но я тут же закивала, гладя бедняжку по голове и прижимая к груди.
— О, конечно, дорогая моя! – непривычно нежным голосом выдала я, утешая красавицу, которая прильнула ко мне, как к родной, растирая слезы по моей майке. – Конечно помню! Я тебя еще вот такой помню! На руках нянчила! Ты еще такая смышлёная была! Вместо «мама!» сразу слово «дай принца!»…
— Я все сделала так, как ты мне сказала, — всхлипнула девушка, надув красивые губки.– Все-все-все! Я прикинулась бездомной… Пришла туда, куда ты меня послала…
Не знаю, куда тебя послала настоящая крестная фея, но, видимо, ты переусердствовала и пошла еще глубже. Огромная люстра напоминала плакучую иву, белыми соплями паутины качаясь на сквознячке, многовековой слой пыли погреб под себя мебель и стер краски портретов. Мне, как крестной фее, категорически не понравилось ведро на полу и тряпка. И совсем-совсем не понравился драный передник крестницы. Нет, конечно, я – не настоящая фея, но так эксплуатировать бедняжку нужно еще умудриться.
— Ты полы моешь? – спросила я, глядя на влажный след тряпки, а крестница закивала, жалобно-жалобно заглядывая мне в глаза.
— Тут десять комнат, — икнула она, бросая взгляд на ведро. – Включая гостиную и … и … столовую…
— Бедненькая! – воскликнула я с нескрываемым сочувствием, ощущая, как внутри зевает, просыпаясь, женская солидарность. – Как он посмел? Мою крестницу заставить мыть полы! Мерзавец!
— Он так и сказал… Убирайся! Он… Он чудовище! – выдавила из себя крестница, мотая головой, словно не желая верить в это. – Настоящий монстр…
Хм… Глядя на интерьер, начинаю в это верить! Особенно заставляют фантазию разыграться явные следы когтей, идущие от потолка вниз почти к самому полу.
— Это его любимое кресло! – дернулась она ко мне, как только я заприметила аэродром для уставшего филейчика, который уже холодел от сбивчивых рассказов.
— Ничего страшного, — успокоила я крестницу, закидывая нога на ногу и чувствуя, что, не смотря на крылья, мягкая спинка обволакивает мою спину.
— Так вот… Вы говорили, что он влюбится в меня сразу, — ныла крестница, сидя рядом с креслом и утирая слезы платком. – Сразу влюбится и изменится… А он… Он никак… Вы говорили, что он сразу меня в спальню потащит… Да! Он потащил! Сказал, чтобы убиралась!
Да-а-а. Я смерила взглядом аппетитную фигурку красавицы, понимая, что тут встанет даже мумифицированный фараончик.
— Деточка моя! Понимаешь, у него, — терпеливо вздохнула я, поглаживая крестницу по голове. В камине вспыхнул голубой огонек, а я протянула к нему босые ножки. Нужно как-то осторожно объяснить неискушенному ребенку причину всех ее бед, которая кроется в мужских штанах, изредка любопытно высовываясь по велению хозяина. – Крестная говорила Золушке исчезнуть в двенадцать, а Золушка смотрит на штаны принца, а там … хм… полшестого!
Рядом со мной на столике возникла маленькая кружечка с чаем…
— Не понимаю, что происходит! – горестно вздохнула крестница, пока я наслаждалась гостеприимством и ужасалась истории. – Ты мне сама тогда сказала, что нужно чаще мыть пол! Руками! И постоянно поворачиваться к нему спиной! Чем чаще я так делаю, тем больше шансов выйти за него замуж!
Я взглядом изучала картину над камином, понимая, что неизвестный художник не покорил, а, скорее покарал мир своим творчеством, внимательно слушая неиссякаемый поток жалоб. Меня смущали следы когтей и общий антураж, заставляя при мысли о хозяине зябко ежиться и сочувствовать бедняжке с удвоенной силой.
— Понимаешь, — я погладила по голове крестницу, поддерживая ее всеми фибрами женской души. – Не все бывает в жизни так, как хочется, дорогая моя. Тебе просто достался старый, брюзгливый сморчок с сомнительной репутацией, замашками домашнего тирана в пушистых тапках. Да он даже не мужик, милая! Подумай сама, нафея тебе такой экземпляр? Мы найдем тебе лучше!
Крестница с надеждой смотрела на меня, описывая ужасы каждодневной безрезультатной уборки, ведро сиротливо стояло посреди зала, а я понимающе кивала, не забывая тяжко вздыхать.