Фехтмейстер
Шрифт:
По закону нотеров, стражей святыни, его должны были умертвить, и непременно так бы и поступили, когда б не фамилия. Ведь в ее звучании очень легко можно услыхать «Эстер Хазе» — «Дом Эстер». Наши старейшины решили, что, вероятно, сей княжеский род являет собой одну из ветвей рода Эстер. А стало быть, венгерский князь Лайош Эстерхази имел непререкаемое право оставаться в Карнаве до конца своих дней.
Выбирая между смертью и вечным поселением в тайном городе, отец выбрал жизнь. Там он и познакомился с моей матерью, служительницей храма Эстер. И вскоре появилась я. Как и мать, я с детства была посвящена в мистерии храма,
Мне очень хотелось повидать мир, но, как и моей матери, и ее матери, и тысячу с лишним лет всем женщинам нашего рода, мне предначертано было служить хранительницей священных тайн.
Когда мне исполнилось шестнадцать, мы с отцом решили бежать. Это было не просто, но он знал тропу, по которой некогда добрался до Карнаве. На единственной Царской дороге, связывавшей плато со столицей, беглецов поджидали стражи Ковчега, готовые убить всякого, рискнувшего огласить тайну его местонахождения. На тропе же нам угрожали только обрывистые склоны и дикие звери.
Нам удалось быстро добраться до Каира. Там мы надеялись продать кое-какие прихваченные золотые вещи, чтобы, купив билеты на пароход, добраться до Европы. Однако в ночь, когда мы должны были отправляться, произошло ужасное. Перед рассветом я услышала шум и возню в комнате отца. Я вбежала туда, но все было кончено. Лайош Эстерхази был убит несколькими ударами кинжала. Не буду скрывать, я очень испугалась. Я схватила билеты, деньги и свой единственный документ, выправленный в имперском посольстве — австрийский паспорт, в котором я значилась как Лаис Эстерхази, дочь князя Лайоша, и бросилась наутек, спеша унести ноги.
Попутчица смахнула непрошеную слезу в уголке глаза и невольно всхлипнула, должно быть, вновь переживая давние события.
Платон Аристархович, вздохнув, достал из кармана шинели небольшую серебряную фляжку с коньяком, которую вопреки царскому указу всегда носил при себе, и налил немного опаляющей жидкости в крышечку.
— Это «Корвуазье». Выпейте, полегчает.
Как всякий уважающий себя контрразведчик, Лунев привык всегда подвергать сомнению услышанное. Но с другой стороны, и крупицы правды он ловил, как говорят охотники, верхним чутьем. В 1904 году, когда он по делам службы находился в Париже, не было газеты, которая бы не трубила о чудесном возвращении, а затем об ужасной гибели князя Эстерхази. Многие считали причастной к убийству невесть куда пропавшую дочь покойного, но следов ее тогда не сыскалось.
— Благодарю вас, — переводя дыхание после коньяка, проговорила женщина. — Почти чудом мне удалось добраться до Венгрии. Отец рассказывал, что в его отсутствие всем имуществом распоряжается младший брат Иштван, но, как оказалось, он скончался за год до того, и все досталось моему единокровному брату Миклошу. Я нашла его в Айзенштадте в замке наших предков. Не скажу, чтобы он был рад встрече. Он, как и многие, полагал, что именно я виновна в гибели отца.
— Как же вам удалось переубедить его?
— Мне не удалось, — печально вздохнула Лаис. — Но я предрекла Миклошу скорое изменение его судьбы, и поскольку оно и впрямь оказалось очень скорым, брат решил поверить мне на слово.
— Что же это было за пророчество? — спросил, точно невзначай, Лунев, невольно чувствуя, что разговор
— Я обещала ему неожиданное повышение по службе и удачную женитьбу. Капитана Миклоша Эстерхази назначили адъютантом императора. Там на приеме в честь дня рождения Франца-Иосифа он познакомился с герцогиней Саксен-Кобург-Готской и вскоре стал ее мужем. Он и без того был весьма богат, женитьба же сделала его богатым несметно. На радостях он предложил мне хорошее ежемесячное содержание, если я уеду из империи куда-нибудь подальше.
— Боялся очернить свое имя?
— Конечно, — вздохнула рассказчица. — Ведь меня разыскивали по всей Европе. А доказать свою непричастность к этому ужасному убийству я не могла. Полагаю, что в нем замешаны нотеры — стражи, опасавшиеся, что отец укажет посторонним дорогу в священный город.
— Но в таком случае эти изуверы, должно быть, угрожают и вам?
— Возможно, увы, и такое, — печально согласилась Лаис, — потому-то я и решилась скрыться у самого края земного круга. Но как знать, быть может, враг притаился совсем рядом? Быть может, там? — Она сделала широкий жест. Лунев повернул голову в сторону окна, за которым темнели эллинги Воздухоплавательного Поля. В прежние дни петербуржцы радостно следили здесь за полетами воздушных шаров и даже настоящего дирижабля, казавшегося чудом инженерной мысли. При этом воспоминании в уме Лунева вновь всплыла неказистая фигура коллежского асессора Снурре. «И все же надо проверить, что об этой девице имеется в архиве департамента полиции».
— Я вижу, господин полковник, вас мучает вопрос. Задайте его, я вовсе не обижусь.
— О чем, собственно, речь? — с удивлением, смешанным с опаской, проговорил Лунев.
— Вы же хотите знать, для чего я рассказываю вам все это?
— Ну, положим.
— Как только я увидела вас, я поняла, что нити наших судеб крепко переплетены.
— Даже так, вы можете видеть нити судеб?
— Не всегда, довольно редко, но порой могу. И в этот раз мне представляется, что от того, как повернется ваша судьба, а вместе с ней и моя, будет зависеть будущее России.
ГЛАВА 2
Из нитей судеб миллионов личностей соткана ткань для смирительной рубахи нашего общества.
Платон Аристархович неспешно шел по Садовой улице. Его радовал вид заснеженных домов, строгих и чопорных, будто взирающих на пешеходов с оценивающим интересом. Забавляли снежинки, белой мошкарой кружащие вокруг фонарей. Это был просто-таки невероятный, сказочный рождественский снег, неслышно заметающий город, снег без снарядных воронок и торчащих осколков развороченных екали, главное, без грязно-бурых пятен запекшейся крови.
Встречные пешеходы кидали порою на Лунева недоуменные взгляды, им было невдомек, что могло вызвать странную, беззаботную улыбку на лице сурового на вид полковника. Они не понимали, не могли понять, каково это — идти, не ожидая, что из темноты вдруг с предсмертным свистом вылетит снаряд, или где-то поблизости, точно кто-то рванул в клочья брезент, похоронит ночную тишь пулеметная очередь…
Мир этих людей был по-своему полон войной, по-своему сложен и опасен, а потому улыбка на губах прогуливающегося по Садовой полковника казалась им неуместной.