Фельдмаршал Румянцев
Шрифт:
Интересный сюжет сохранила молва. В победном сражении при Ларге генерал-майор Григорий Потёмкин сражался храбро и стойко. Потёмкин небезосновательно ожидал награду. Но Румянцев после боя укорил молодого генерала за то, что его войска слабо преследовали беспорядочно отступавшего противника. При Кагуле Румянцев не доверил Потёмкину наступательных операций. Жаждавший славы генерал-майор остался в тылу… Впрочем, он выполнял важное поручение командующего: прорывался к обозам, рискуя встретиться с крымчаками. «Доставьте нам пропитание на конце вашей шпаги» — таков был приказ Румянцева. И всё-таки, когда гремели победные трубы — Потёмкин грустил. Он понимал, что не заслужил награды. Но Румянцев неожиданно внёс его в длинный список представленных к орденам… «Это тебе не за Кагул, а за Ларгу», — с улыбкой уточнил главнокомандующий. Такой
В сентябрьской реляции Румянцев не без дальнего прицела нашёл для Потёмкина добрые слова: «Ваше величество видеть соизволили, сколько участвовал в действиях своими ревностными подвигами генерал-майор Потемкин. Не зная, что есть быть побуждаемому на дело, он сам искал от доброй своей воли везде употребиться. Сия причина преклонила меня при настоящем конце кампании отпустить его в Петербург во удовольство его просьбы, чтобы пасть к освященным стопам вашего величества». Намёк многозначительный, в стиле Румянцева. В Петербург Потёмкин явится с рекомендацией фельдмаршала: «Сей чиновник, имеющий большие способности, может сделать о земле, где театр войны стоял, обширные и дальновидные замечания, которые по свойствам своим заслуживают быть удостоенными высочайшего внимания и уважения, а посему и вверяю ему для донесения вам многие обстоятельства, к пользе службы и славы империи относящиеся…» С этих пор Григорий Потёмкин ни в чьих рекомендациях уже не нуждался. Но Румянцев надеялся превратить его в собственного «агента влияния».
Отличился при Ларге и Кагуле и ещё один молодой, но уже опытный генерал, который начал воинскую школу с ранения при Гросс-Егерсдорфе, — Отгон Иванович фон Вейсман. Лифляндский дворянин, он самозабвенно служил России. Румянцеву нравился этот расторопный и удивительно храбрый генерал. Вейсман получил орден Святого Александра Невского — «За оказанную 7 июля 1770 года, во время сражения с неприятелем при реке Ларге, неустрашимую храбрость, при овладении батареями и неприятельским лагерем». При Кагуле бригада Вейсмана снова теснит противника, действуя с той поспешностью, которую добивался от атакующих войск Румянцев. И вновь достойная награда — орден Святого Георгия 3-й степени. После того знаменитого похода Вейсман станет клинком Румянцева. По замыслу фельдмаршала он будет действовать против неприятеля самостоятельно, оглоушивая его неожиданными нападениями.
Можно представить себе торжество Румянцева, получившего письмо и от недавнего противника — Фридриха Великого. Старый Фриц — фанатик военного дела — умел ценить полководческую доблесть, но мало кто удостаивался его похвалы. А тут пруссак расщедрился вовсю: «Полная победа, которую одержали вы над турецкой армией, приносит вам тем более славы, что успех её был плодом вашего мужества, благоразумия и деятельности. Мне весьма приятно, что племянник мой (принц Брауншвейгский. — А.З.) и мои чиновники могут под руководством вашим воспользоваться теми достопамятными примерами, которые вы подаёте им. Моё уважение и дружество к вам совершенны».
Фридрих, как ушлый стратег, не замыкался в своём закутке Европы. Он понимал, что каждый акт Русско-турецкой войны косвенно влияет и на судьбу Пруссии. Военно-политическое затворничество — это дорога поражений, дорога унижений для любого амбициозного государства. Фридрих стремился к экспансии и придирчиво следил за экспансией России. Да, в ту пору среди глав наиболее влиятельных государств было сразу несколько гроссмейстеров.
Как часто после больших побед предводители впадают в опрометчивую апатию! А энергия Румянцева от крупных викторий удваивалась. Отдых ему не требовался.
Румянцев почувствовал возможность — а значит, и необходимость! — действовать самостоятельно, не дожидаясь чьих-либо указаний. Гнать врага на Дунай и утверждаться на отвоёванной территории, привлекая симпатии местных жителей. Петербург (за неимением телеграфа и Интернета!) не мог уследить за новыми победами и наступательными манёврами Румянцева. Он видел себя победителем не в сражении, но в войне. Но чтобы развить успех, требовалось подкрепление, с которым можно пуститься в длительный поход, вторгнуться в турецкие владения. Петербург не мог помочь: чумная эпидемия и неурожаи уравновешивали военные успехи кампании.
Активизировался тем летом и старый боевой товарищ Румянцева, вечный его соперник, не менее честолюбивый генерал Пётр Иванович Панин, командовавший Второй армией. Румянцев частенько писал ему, покровительственно, хотя и дружески сообщая об успехах главной — Первой — армии. Трудненько было Панину читать такие сообщения: «Теперь вновь вашему сиятельству поспешаю сообщить, что посланный от меня корпус, под командою ген.-порутчика князя Репнина, вчера покорил город Измаил и в оном утвердился. Неприятеля он нашел было в сем городе тысяч более 20, который, уклоняясь от дела, верст за четыре пред нашими войсками, убрались из города и потянулись к Килии. Он в такой дистанции всегда был, коль ни старался преследовать его князь Репнин; легкие войски и кавалерия полонила несколько сот да с 100 убила турков. Пушек до 30 взято. Но обстоятельного уведомления я дожидаюсь с часа на час, что в сем городе найдено, ибо с кратчайшим токмо известием первый куриер оттуда прискакал и уверяет, что изобилует во всем как город, так и окрестности оного. Я велел князю Репнину свои легкие войски обратить к вершине Салпуха и против Килии и оными беречь, чтоб неприятель в мой зад не пролез. А по поводу сему и еще повторю вашему сиятельству сим мою просьбу: не соизволите ль вы свои легкие войски, по настоящему положению, когда все покоряется оружию ея императорского величества, послать к стороне Килии, где они вящшие успехи приобресть бы могли, и притеснить татар мятущихся, а мне Измаил, как нужный пост, надобно удерживать. Вчера я послал к вашему сиятельству турка из жильцов бендерских, чтоб его препроводить в Бендеры ради возвещения, что претерпели здесь турки, и надеюсь, что отчаяние против вас у обороняющихся смягчится, коль скоро узнают, что их пала вся надежда на помощь от сей стороны. Везирь в Исакче запер остатки войск и не выпущает, чтоб салтана не сразить нечаянным известием, что он все потерял. И сказывают, будто сам хан крымской поскакал в Цариград, чтоб приготовить салтана к принятию несщастных уведомлений.
P. S. Я осмеливаюсь вашему сиятельству мой совет подать, чтобы на настоящей случай обратить большую часть на Телигуле стоящих войск к Килии. Сокруша сии неприятельские пункты, легко можно достигнуть живущих в стороне Очакова».
Как реагировать на такие послания? Панин не скрывал амбиций, яростный был человек и целеустремлённый. Слушать советы не любил — тем более что в прежние времена порой обгонял Румянцева…
Между тем Панин в той кампании тоже не оплошал. Две крепости — Бендеры и Аккерман — заняли его войска к концу сентября. Сумароков приветствовал героя в народном стиле:
О ты, крепкий, крепкий Бендер-град, О разумный, храбрый Панин-граф! Ждет Европа чуда славного, Ждет Россия славы новыя: Царь турецкий и не думает, Чтобы Бендер было взята льзя.За Бендеры Панин получит Георгия 1-й степени — третьим после Румянцева и Алексея Орлова. Пётр Панин ожидал, что Петербург снова возвысит его — в том числе и над Румянцевым. И прежде всего — за взятие Бендер. Он открыто выражал притязания на фельдмаршальский жезл. Но… въедливая императрица была недовольна разрушением Бендер и — главное! — указывала на недопустимо крупные потери. При штурме войска Второй армии потеряли до шести тысяч. Заметно ослабели к тому времени и политические позиции Никиты Панина. Словом, и в армии, и при дворе повторяли фразу, которую будто бы произнесла императрица: «Чем столько потерять и так мало получить, лучше бы совсем не брать Бендер».
У Фонвизина в «Недоросле» Стародум рассказывает Правдину свою печальную историю: «Вошед в военную службу, познакомился я с молодым графом, которого имени я и вспомнить не хочу. Он был на службе меня моложе, сын случайного отца, воспитан в большом свете и имел особливый случай научиться тому, что в наше воспитание ещё не входило». Пострадал за правду честный вояка! Современники без запинки прочитывали «намёк» на соперничество Панина и Румянцева. Денис Иванович Фонвизин был самым талантливым среди верных и самым верным среди талантливых сотрудников Никиты Панина. «Сын случайного отца» — это, конечно, про Румянцева сказано. Ведь его отец был «в случае», считался фаворитом, любимцем тогдашней императрицы и первоначальным продвижениям беспутный молодой Румянцев обязан этому «случаю». Ну а дальше Фонвизин лукавит, а точнее — смотрит со своей «кочки зрения».