Фельдмаршал в бубенцах
Шрифт:
Шотландец досадливо сунул письмо в карман и зашагал к своей двери, твердо решив перед ужином выведать, кому же оно было адресовано.
Однако вскоре решимость дала заметную трещину. Полулежа на жесткой койке и безуспешно пытаясь заснуть, Годелот чувствовал себя, словно запертый в улье человек, которому велели переловить руками всех пчел и рассадить по отдельным корзинкам. Откровения доктора Бениньо переплелись в причудливый узел, где не найти было отдельных нитей, а намерение искать хозяина загадочного письма обрисовало отчетливую перспективу прослыть дураком и сплетником.
Снова
«П». А вдруг это снова одна из вечных уловок его неистощимого на выдумки друга? В конце концов, кто-то же читал для него письмо самого Годелота. Быть может, у Пеппо появилась девушка? В сущности, отчего бы и нет… Парень он видный, хоть нрава и несносного, а в его слепоте есть даже своя особая закавыка из тех, которые на удивление по душе девицам. Это странное племя ведь везде ищет сложностей.
«Там же, где расстались». Вот это совсем легко ложится в строку. Они с Пеппо расстались у моста Санта-Кроче, в среду, после девяти утра. И кстати, среда уже завтра.
Шотландец нахмурился и повертел письмо в пальцах. А если это ловушка? Кто знает, где леший сейчас носит полковника и что его превосходительство в очередной раз замышляет? К примеру, этой ночью Годелот снова назначен в караул, хотя с предыдущего ночного поста его сняли. Видите ли, новобранец. Зато утро у него освободилось. Как вовремя, верно? Да, только зачем Орсо куда-то его заманивать, если он и так всегда под рукой? Как насчет мерзкого монаха?
Окончательно запутавшись и разозлившись, шотландец смял письмо, сунул в карман и решил, что завтра, не мудрствуя лукаво, отправится к мосту Санта-Кроче и будет каждую секунду настороже. Как бы ни был хитер отвратительный брат Ачиль, едва ли он сумеет переодеться девицей. По крайней мере такой, чтобы было на что посмотреть. И на сей раз Годелот не окажется таким доверчивым ослом.
Если же все это одна сплошная ошибка и письмо предназначалось не ему – что ж. Он просто проторчит у моста, и пусть Филомена потом откупается от него пирогами.
…После вечернего построения Годелот отправился к капралу с просьбой об утренней отлучке.
Мрачный капрал, утомленный дневными хлопотами, потер подбородок и воззрился на подчиненного с раздражением:
– Неймется тебе… Куда спешишь-то? Али наследство получил?
– В церковь, мой капрал, – не моргнув глазом, отчеканил Годелот, и Фарро желчно хмыкнул, кривясь, будто от зубной боли:
– Во как оно теперь называется! Будто не знаю, каким местом вы, юнцы, думаете. Едва однополчанина схоронили – а тебя уж, того, гулять тянет. Совесть имел бы… Ладно, охальник, ступай, на свой лад оно на пользу. Чем раньше от бабьего племени лиха хлебнешь, тем быстрей ума наберешься.
В иной раз подростка, пожалуй, взбесил бы тон капрала, но сейчас он отчасти ощущал правоту Фарро, поэтому, молча поклонившись, напряженно дождался, пока тот подпишет отпускной реестр, и ретировался.
Сутки почти без сна наградили Годелота ощущением, что под веки набиты опилки, но ни тени усталости он не чувствовал.
Переодевшись и поразмыслив, шотландец спрятал за отворотом камзола кинжал. При предыдущей стычке скьявона показала себя бесполезной. Зачем-то снова перечитав записку и предсказуемо не найдя в ней ничего нового, Годелот вышел из особняка. Уже через квартал он с досадой осознал, что то и дело оглядывается в поисках слежки: право, со стороны у него наверняка глупейший вид. Но еще глупее в очередной раз притащить на место встречи полковничьего шпика.
А дорога к Санта-Кроче, меж тем, казалась бесконечной. Чем ближе была развязка нелепой истории с невестой, тем сильнее волнение стискивало горло, и Годелот чувствовал, что предпочтет угодить в западню, чем стать жертвой случайного недоразумения.
Вот блестящий Сан-Марко потускнел, сливаясь с Каннареджо. Величавые колонны и широкие площади сменились теснотой густонаселенного рабочего муравейника, а слева, по ту сторону искрящейся глади Каналаццо, потянулся район Сан-Поло. Словно напоминая о цели пути, башенные часы церкви Сан-Джакометто гулко отбили девять, и Годелот припустил почти бегом.
Потемневшая стена церкви заслонила туманно-желтое пятно солнца, затянутого влажной летней дымкой облаков. Толстые потрескавшиеся деревянные колонны моста замаячили впереди.
Годелот сбавил шаг, приближаясь к ограде канала, огляделся… И вдруг его окликнул звонкий голос:
– Годелот! Милый, я тут!
Что бы ни думала Филомена, в этом городе совершенно некому было назвать рядового Мак-Рорка «милым», и шотландец едва не споткнулся, недоуменно оборачиваясь. Из толпы к нему спешила незнакомая, но прехорошенькая девица. Она подошла к сбитому с толку Годелоту вплотную, сияя светло-карими озорными глазами, и, ничуть не понижая голоса, виновато проворковала:
– Ох, снова хмуришься! Ну, подумаешь, опоздала! Ты же знаешь батюшку – он меня за порог не выпускает.
Юноша все еще молчал, а девушка обиженно поджала губы:
– Хоть бы слово сказал! Сам незнамо где целыми днями ошивается, служба, видишь, у него! А я чуток припозднилась – и уже виновата! А увивался-то! Маргаритки слал! Я тебе что, вдова, целыми днями под окошком сидеть?
Незнакомка отвернулась, красноречиво промокая глаза краешком рукава, но упоминание о маргаритках тут же разбило глупое оцепенение шотландца. Он примирительно шагнул к девушке:
– Да ты погоди плакать! Не сердись, я тут столько вдоль берега бродил – уж всякого себе навыдумывал. Ты же у меня на всю Венецию первая красавица. Ну, прости дурака ревнивого!
Девушка обернулась, и Годелот готов был поклясться, что ее ресницы поблескивают самыми неподдельными слезами, а в уголках губ притаилась улыбка.
– Вечно ты вздора наговоришь, а я уши и развешу. Ну ладно… – Она кокетливо откинула с виска каштановый локон. Шотландец молодцевато поправил шляпу, поклонился и предложил девушке руку. Он все еще не понимал, посреди какой пьесы вышел на сцену, не выучив роли, но не сомневался, что это и есть та самая девица, за чьи слезы ему так строго выговаривала Филомена.