Фелидианин

Мирта появилась на сто седьмой день около десяти часов утра. Зашелестели опавшие листья, скрипнули переброшенные через канаву мостки. Я знал, что это она, но все равно вышел из укрытия и, прячась в тени разросшегося за лето дикого винограда, следил за ее приближением.

Я ждал.

Я ждал этого момента так долго, что иногда считал его свершившимся. Слова, которые я должен был сказать, давно выросли, вызрели во мне, они нетерпеливыми горошинами перекатывались под языком, тревожа, мешая.

Я должен объяснить

Мирта.

Мир-та. Мир. Та. Имя-придыхание.

Она не изменилась: те же черные, стриженные короткой щеточкой, волосы, подростковые неуклюжие движения, беспокойные глаза. В пальцах тлела сигарета.

— Ты так и не бросила, — пробормотал я. Странно, что я подумал именно об этом, хотя никогда ничего не имел против курения.

На ее левой руке, на тыльной стороне ладони, был шрам — тонкий, четкий, как от пореза стеклом.

Возле забора Мирта остановилась. Я подался ей навстречу.

«Сейчас, — грохотало в висках. — Сейчас, сейчас…»

Тень виноградных листьев падала мне на лицо, холодила щеки и лоб. Я не дышал, ловя каждое ее движение, впитывая горьковатый табачный запах. Сердце не билось. Его просто не было — только пустой, ожидающий могильный провал.

Стоявшая на дороге Мирта — уже такая близкая — оглянулась, посмотрела на часы и пошла дальше — к видневшим-

ся за деревьями кирпичным пятиэтажкам. Ее силуэт в темной аллее все удалялся и удалялся, пока не скрылся совсем.

До последнего мгновения я был уверен, что она меня заметит. Почувствует, что наблюдаю за ней, поднимет голову и заглянет мне в глаза. Я твердо знал, что связывавшие нас нити не дадут ей пройти мимо.

Всем нам свойственно ошибаться.

Я не знаю точно, что случилось потом. Угольный смерч окружил меня, подхватил и понес за собой — вниз, в беспамятство. Я что-то кричал, но слова растворялись и утекали прочь — прозрачные, беззвучные. Я падал.

Падал…

…Когти царапнули ладонь — раз, еще раз. Острые зубы коснулись шеи, мочки уха. Боль была ощутимой, она вцепилась в меня колючей лентой, обхватила и вытянула на поверхность.

Когда черный рой немного рассеялся, я выбрался на ступеньки беседки. Солнце еще висело низко, едва просвечивая сквозь сосновые стволы. На выложенной красноватой плиткой дорожке лежали полосы теней. Влажно пахло землей. Я встал и облокотился на перила, любуясь своим воинством.

Кошки сидели ровным полукругом и, не мигая, смотрели на меня. Зет, Генри, Булка, Шарлотта и Петька — не слишком многочисленная армия. Пока не слишком.

Из-за угла выглянула трусиха Маша, настороженно повела носом.

— Что? — спросил Зет.

Он был рыжим, тощим и всегда казался встрепанным. Булка метанула хвостом по асфальту.

— Что?

Генри чихнул. Шарлотта и Петька не осмелились даже пошевелиться.

— Следить. — Я был самим спокойствием — холодным, непоколебимым, бездонным.

Сидевший у меня на руках Бормот согласно заурчал. Глаза Зета заискрились азартом.

— Кто?

Маша нерешительно приблизилась. Села возле Шарлотты.

— Кто? — повторила Булка.

Она была старой, но продолжала цепко держать власть над Ветвью. Зет недовольно дернул ухом, но не посмел отвести взгляд.

— Вот. — Я показал им Мирту, дохнул ее запахом. Раздалось шипение.

— Тихо. — Краем глаза я заметил еще несколько кошачьих спин: Дру, Киля, Асик и кто-то безымянный.

Прихрамывая, подбежал Мышур. Фыркнул на шарахнувшегося в сторону Петьку. Глянул на меня, спрашивая, Я подождал, пока соберется дюжина, и повторил приказ:

— Следить. Мирта. Показывать. — Моя рука скользила по шерсти Бормота. — Вперед.

Они сорвались с места — белые, черные, пестрые, коричнево-серые. Волной заполнили узкую дорожку, обогнули поваленный бурей клен и распались на несколько стаек, Я смотрел им вслед, думая о Мирте.

Все могло бы быть по-другому, если бы она не прошла мимо меня, как мимо пустого места.

Все могло бы быть по-другому.

Все могло бы быть…

…Мирта резко сбросила скорость, повернула направо и притормозила у обочины. Опелёк наш — ветеран многочисленных походов и дальних поездок — жалобно всхлипнул, звякнул чем-то и неохотно остановился.

— Что такое? — спросил я. Мирта хитро улыбнулась.

— Сейчас увидишь, — сказала она. В ее тоне я различил знакомые хулиганские нотки и мысленно застонал.

— Может, поехали?

— Нет. Ты должен это видеть.

— Мы ведь и так опаздываем…

— Вот именно, что «и так». Три минуты! Всего три минуты!

Я вздохнул.

— Ладно.

Мирта покосилась в зеркало заднего вида.

— Идет, идет!

Я снова вздохнул и обернулся.

— Видишь? — Голос Мирты звенел сдерживаемым смехом. — Вот бывают же…

Через дорогу, кряхтя и что-то бормоча, брела всклокоченная, невероятно толстая женщина в вязаном, едва сходившемся на ней халате. Еe босые ноги сочно шлепали но асфальту.

— Человек-копна, — выдала Мирта и саркастически поджала губы.

Я пожал плечами. «Хоть копна, хоть сугроб — если мы задержимся здесь еще минут на пятнадцать, на концерт можно будет уже не ехать».

— Все? Посмотрели? Двигаемся дальше?

Рот Мирты округлился правильной буквой «о». Она выключила радио, и в машину вкрался шум протекавшей за деревьями реки.

— Давай ее напугаем!

— А давай не будем? — я старался говорить мягко.

— Может…

— По-моему, не стоит.

— Будем! Очень быстро! — решила Мирта. — Просто сиди тихо! Ну пожалуйста…