Феликс - значит счастливый... Повесть о Феликсе Дзержинском
Шрифт:
С сестрой Марией Ильиничной и швейцарцем Фрицем Платтеном Владимир Ильич возвращался из Михайловского манежа, где в тот день выступал на митинге. Вдруг где-то рядом раздались выстрелы. Пули зацокали по мостовой, ударили в стекло машины. Произошло это так внезапно, что никто не понял, в чем дело. Мария Ильинична, сидевшая рядом с водителем, спросила:
— Что это? Вроде стреляют...
Фриц Платтен мгновенно пригнул рукою голову Владимира Ильича. Водитель дал полный газ, машина рванулась вперед и свернула в первый же переулок. Обстрел прекратился...
В ту ночь Феликс Эдмундович поздно задержался
— Что, что? — переспросил он. — Стреляли? — Он перехватил в руке трубку, теснее прижал к уху. — Да, да. Сейчас еду...
— Что случилось? — спросил Ксенофонтов.
— Покушение... Полчаса назад стреляли в Ленина...
Ночь провели без сна. Председатель ВЧК сам выезжал на место происшествия — на мост через реку Фонтанку. Улицы были пустынны, туман был такой густой, что уличные фонари казались тусклыми, расплывчатыми пятнами. Машины стояли на мосту с включенными фарами, но свет едва пробивался сквозь белесую пелену. Долго шарили по снегу и ничего не нашли — ни стреляных гильз, ни других улик.
По всей вероятности, преступники стреляли из наганов. Это подтвердилось осмотром машины, на которой ездил Ленин: в задней стенке увидели пробоины от револьверных выстрелов и еще нашли пулю, застрявшую в спинке сидения, тупоносую, искореженную — ясно, что от нагана. И это все. Следов преступников не обнаружили...
Кое-что прояснилось недели через три.
В Смольный пришел солдат, недавний фронтовик, и потребовал пропустить его к Бонч-Бруевичу, управляющему делами Совнаркома. Солдат назвался Яковом Спиридоновым, сказал, что идет по неотложному секретному делу. Дежурный позвонил, доложил, и солдата пропустили.
То, что рассказал Яков Спиридонов, оказалось чрезвычайно важным.
Солдат Спиридонов состоял в Союзе георгиевских кавалеров, и ему поручили наблюдать за квартирой Бонч-Бруевича, к которому иногда приезжал ночевать Владимир Ильич. Зачем наблюдать? Чтобы похитить Ленина, взять заложником, а если не удастся — убить. Говорили, что Ленин — германский шпион. Спиридонов сперва поверил, а потом присмотрелся и понял, что дело неладное. Не может быть шпионом человек, который стоит за крестьян и рабочих.
При удаче солдату обещали заплатить.
— Зачем мне нужны иудины деньги, — закончил Спиридонов рассказ. — Зазрила меня совесть, вот и пришел к вам...
Яков Спиридонов сообщил адреса, где жили и собирались заговорщики. Чекисты в ту же ночь произвели аресты. На Забалканском проспекте взяли подпоручика, перед арестом пытавшегося выбросить в форточку портфель, в котором обнаружили документы и наган с боевыми патронами.
Через несколько дней в «Правде» появилось сообщение о готовившемся похищении Владимира Ильича, где говорилось:
«Есть основания предполагать, что, вероятно, в скором времени удастся установить... участников покушения на Ленина, которое было произведено некоторое время назад при проезде его с митинга в Михайловском манеже при отправлении на фронт первых эшелонов социалистической армии».
Таким основанием были документы, найденные в портфеле арестованного офицера. Там среди бумаг лежала клеенчатая тетрадь-дневник с записями подпоручика. В своих записках автор подробно рассказывал о покушении, которое он должен был совершить. С особым вниманием перечитывал Дзержинский последние страницы дневника, где говорилось о событиях последнего дня, о раздумьях и терзаниях террориста.
«Сегодня утро Нового года, — читал Дзержинский. — Смутно, туманно, морозно начинается его первый день. Проснувшись, нахожу свои книги на полу и свечку, сгоревшую до основания. Не хочется двигаться... Слышу в коридоре мягкие, уверенные шаги Капитана, шаги сильного зверя. «Я вернусь через полчаса», — говорит он в столовой. Хлопнула входная дверь. Шаги Капитана и его голос обрывают радостные нити новогодних мечтаний. Нету радости впереди. Бездна впереди и неизвестность.
За углом в переулке наша конспиративная квартира, Капитан, наверно, ушел туда. Там живут охотники, которые выслеживают его. Они смелы, настойчивы и упорны... Когда его выследят, наверняка придут ко мне и скажут. Я убью его. За тем я и явился сюда и жду... Но где же большая радость грядущего подвига? Тайным ядом сомнений отравлен разум...
Настроение кислое, и я возвращаюсь к себе, сажусь за дневник, гляжу в окно. Где-то там, в этих улицах, уходящих в туман, в большом доме у реки Невы живет тот, чья жизнь должна столкнуться с моей в один из ближайших роковых дней. Кто он такой? Уж много дней ходим по его следу. По газетам слежу за ним. Кто он, обольстивший собой простых и бесхитростных людей? Откуда его губительная власть надо мной? Кто лишил меня сознания правоты своего дела, как проникло в душу сомненье? Наган и бомба приготовлены у меня для него, но иногда кажется, что он у меня в груди, что мне не убить его, даже если он будет мертв. Кто он — говорящий правду или сеющий ложь? Великий враг или провидец, глашатай новой правды, устремленный к человеческому счастью? Кто, кто же он?»
Заговорщика-террориста обуревают сомнения. Но он борется с собой, он уговаривает себя, повторяет, что человек, которого должен убить, — «германский шпион, доставленный в Россию в запломбированном вагоне». Это по его вине распалась российская армия. В дневнике появляется фраза: «Я — игрушка Кого-то сильного и большого».
В состоянии глубокого душевного смятения он уходит на задание, прорывается в помещение Манежа, где провожают на фронт красных солдат. Он видит Ленина и чувствует вдруг, что его самого, как и других, охватывает обаяние, исходящее от этого человека.
«Он! Разве могу я не узнать его сразу? Плотный, городское пальто, руки в карманах, шапка... Он стоит величественно и просто. Он улыбается и терпеливо ждет. А люди в шеренгах кричат и кричат, не хотят остановиться. И я слышу, что тоже кричу. Не раскрываю только рот, как нужно делать, чтобы видели другие, а нутром кричу, потому что кричится, потому что не могу не кричать, потому что забыл вое, потому что рвется из нутра что-то неудержимое, стихийное... И кажется, нет ничего — только ощущение захватывающего простора, беспредельной шири и безграничной радости...»