Шрифт:
В римской долине
То было утром, в один из последних апрельских дней 95-го года после Рождества Христова.
Полумрак еще окутывал землю. Рим с непрерывным блестящим поясом своих загородных вилл представлял из себя в этот час для взора лишь нежную массу бесформенных предметов, и свет еще недостаточно обрисовывал их контуры.
Наконец, мрачная пелена, висевшая над природой, мало по малу разорвалась. День побеждал последние тени, прогоняя
В виде исключения, надо отметить местность по направлению к Лавренции, Остии и Церам; в отличие от местности на севере, заключенной между Тибром и холмом Садов, там движение и жизнь предупредили зарю.
В тот момент, когда солнце поднимало свой широкий огненный диск над горизонтом, по направлению к северу, где все было погружено в безмолвную дремоту, показались два человека. Их фигуры, стоявшие неподвижно на вершине одной возвышенности, обрисовывались на голубом небе; с того места взгляд мог обнять раскинувшуюся громаду царственного города. Холм, на котором они стояли, был совершенно пуст; неясный шум, доносившийся со стороны города и похожий на жужжание отдаленного улья, рев Тибра, катящего невдалеке свои желтые воды, вздувшиеся от таяния апеннинских снегов – вот единственные звуки, долетавшие до слуха незнакомцев.
Они остановились подле лавровой рощи, которая окружала маленький храм, посвященный Аполлону, и увенчивала холм. Эти два чужеземца олицетворяли собой две крайности человеческой жизни: один был юн, а жизнь другого уже клонилась к концу.
Последний, выдававшийся своей высокой фигурой, имел изнуренное, иссохшее тело; его длинные члены, целиком из костей и мускулов, свидетельствовали о силе, которая, казалось, была еще значительной. Его лицо было сморщено, как кора старого дерева; черты его были умны и выразительны, и продолговатая голова была наполовину лысая. Серые глаза старика блистали ярким огнем; его физиономия, обыкновенно спокойная, бесстрастная, по временам, однако, сжималась и принимала характер непоколебимости и даже суровости.
Этому человеку было около семидесяти лет. При взгляде на него, на его суровую внешность, легко было угадать, что он подвергался многочисленным испытаниям и тяжелым трудам. Его стан оставался, однако, прямым и сильным; его можно было сравнить со старым дубом из античных лесов; лишенный своей роскошной зелени ветвей, он все еще горделиво поднимает свою непокорную голову пред грозой и ударами молнии.
Спутник старика своим видом и сам собою представлял поразительный контраст с человеком, портрет которого мы только что набросали. Он был невысок и тонок, однако, его нежные формы отличались гармоничностью и изяществом. Он казался таким хрупким, таким нежным на первый взгляд, что если бы не костюм, его можно бы принять за женщину. Но при более внимательном наблюдении, в нем можно было скоро заметить недюжинную силу, соединенную с редкою гибкостью, проявлявшейся в эластичности каждого его движения. Его густые волосы небрежно падали на плечи; его руки и ноги были удивительной красоты; черты лица, в высшей степени умные, не поддавались изучению благодаря своей подвижности, не позволявшей постигнуть тайны его души. Черные и томные глаза его прикрывались черными ресницами; цвет лица был мраморно-бледен. Внешность этого молодого человека, которому было самое большее лет 26, дышала небрежностью и равнодушием. Он носил по кольцу на каждой руке и платье рабов, но казался довольным и в этом одеянии.
Старика, напротив, казалось, стесняли дорогие одежды, какие обыкновенно носят граждане Верхней Италии. По виду можно было подумать, что он господин этого молодого человека.
Столь различная одежда этих двух чужеземцев была вся покрыта пылью – явное доказательство, что как один, так и другой пришли издалека. Они, видимо, шли всю ночь, как бы желая скорее прийти к цели, к которой стремились, или, избегая дневной жары.
Но, несмотря на очевидную усталость, они и не думали об отдыхе. Молча рассматривали они город цезарей. При виде его старик переменился в лице; черты его приняли вид жестокости и взгляд его дико заблистал.
После минутного немого созерцания, он простер свою иссохшую руку к городу и сказал своему спутнику:
– Сын Масменоя, ты видишь перед своими глазами ту знаменитую столицу, о которой ты так давно мечтал.
– Так это – Рим!.. – нервно прошептал молодой человек.
– Да, это – Рим! Это он, который мы ненавидим всеми силами души. Посмотри: перед нами поднимается гора Капитолий с его горделивым монументом. Там начальники побежденных народов подвергались ужасным оскорблениям; там сложена отнятая военная добыча со всего мира. У основания цитадели развертывается Форум, некогда центр гибельного могущества, раздавившего народы под своим железным скипетром. Налево от нас поднимаются знаменитая резиденция Цезарей и проклятый амфитеатр Флавиев. Теперь мы у цели нашего путешествия. Это говорил человек, видимо глубоко ненавидевший Рим, что явно и выражалось в его речи и во всем его существе.
Лицо молодого человека, по имени Фелинис, омрачилось от слов старика. И указывая на здание, верх которого был освещен, он спросил:
– Что это за здание, Кермор, возвышается над соседними домами там, внизу, по направлению к Форуму?
При этом вопросе взгляд старика засверкал, и он сказал охрипшим голосом;
– Клянусь, Фелинис, что в этом проклятом городе, который ты видишь в первый раз, сами боги указывают тебе это здание, пробуждающее в нас грустные воспоминания.
– Так это там? – прошептал молодой человек, нахмурясь.
– Да, – отвечал Кермор, – это дворец Флавиев, принадлежавший когда-то Плавциям. Видишь ли ты другой дом, немного далее?
– Что это?
– Это несчастная резиденция Фульвия. Там когда-то я получил тебя из рук твоей несчастной матери; я унес тебя из Рима и спас, воспитав тебя для мести.
При этих словах Фелинис задрожал, взгляд его мрачно блеснул, лоб нахмурился, и он уже с волнением и молча продолжал рассматривать старое жилище Плавциев, дом Фульвия, Капитолий, императорский дворец и амфитеатр Флавия.
Кермор, в свою очередь, тоже погруженный в глубокие воспоминания, казалось, снова переживал всю горечь происшествий и не выражал желания продолжать разговор.
Вдруг странный шум, разнесшийся по селению, привлек внимание обоих спутников, которые быстро оглянулись. Они заметили на равнине, простирающейся вдоль правого берега Тибра, с верховья реки, густую тучу пыли; время от времени слышался шум, привлекавший их внимание, но они ничего не могли разобрать. Несмотря на это, Фелинис продолжал упорно всматриваться.
– Что ты видишь? – спросил Кермор.
– Ничего кроме вздымающейся пыли, но я слышу…
– Что?
– Не узнаешь ли ты в этом шуме рычания медведей наших лесов и вой волков наших стран?
– Действительно, – согласился старик.
– Что же это значит?
– Без сомнения, это дикие звери. Много раз я встречал их в этих местах, и не нужно обманывать себя: это скорее рев львов и тигров, и крик слона.
Два чужестранца скоро убедились в верности сво их предположений.
Шум приближался и свежий утренний ветер с вихрем вздымал тучи пыли.