Фелинис. Повесть из истории гонений христиан при Домициане
Шрифт:
– Он жертвовал своею жизнью, спасая мою.
Домициан расхохотался.
– Какую же большую награду может получить этот раб, как не честь послужить мне? Конечно, римлянина было бы труднее вознаградить такой наградой!
– К тому же, – сказал Меций Карус, желая успокоить Флавию, – будь уверена, благородная Домицилла, что цезарь не так владеет стрелой, чтобы ранить этого молодого человека.
– Конечно, – сказал император, – если бы был здесь ребенок из Альбы, он засвидетельствовал бы, что, благодаря своей ловкости,
Флавия, Домицилла и Климент молчали, но Кер мор, который ничего не понимал, снова спросил:
– Что сделал худого мой раб и почему вы его задерживаете?
– Ты глух, старик? – спросил один вольноотпущенник. – Разве ты не слышал, что он будет служить целью для стрелы цезаря? За эту честь ты должен на коленях благодарить императора.
– Как! – вскричал Кермор, – император хочет убить спасителя этой женщины? Но так худо не поступают даже с диким животным!
– Ты, однако, отлично знаешь, – сказал Меций Карус, – что раб вовсе не человек, а просто животное, мебель, наконец, вещь, с которой мы можем поступать по собственному желанию. Отойди!
– Раб в моих глазах такой же человек, как и человек другого ранга. Кто бы он ни был, но он мне дорог. Если нужно императору для цели человеческое существо, то я предлагаю себя для этого опасного дела.
– Я отказываю этому старику, – сказал Домициан. – Его хилая рука не может быть настолько тверда, и я промахнусь.
Кермор хотел протестовать. Климент и Флавия хотели еще попытаться, но император с нетерпением топнул ногой:
– Довольно, – сказал он свирепо. – Если эти дураки будут сопротивляться, я направлю стрелу им в сердце. Это самое лучшее средство кончить спор.
Родственники Домициана вздрогнули от этой угрозы, исполнить которую император мог не замедлить. Фелинис, до сих пор молчаливый и затаивший гнев свой в глубине сердца, приблизился к старику и сказал ему несколько слов на ухо:
– Сама судьба против нас. Уступим: страх не поможет нам.
– Я предчувствовал, что сношение с этими проклятыми патрициями нам снова принесет несчастие! – вздохнув, сказал Кермор.
– Ради наших интересов не сопротивляйся, – сказал молодой человек.
– Я это сделаю.
Все это было сказано вполголоса и на незнакомом языке. Фелинис, снова впавший в свое обычное бесстрастие, пошел к тому месту, которое указал ему Меций Карус, поднял руку и слегка растопырил пальцы. Фаворит, удостоверившись в том, что он готов и не дрогнет, улыбнулся и в то же время с сарказмом сказал:
– Я боюсь, что стрела императора, вместо того, чтобы пронзить твою грудь, пролетит мимо.
И, не обратив внимания на впечатление от своих слов, Меций вернулся к императору. Домициан, уверенный в своем искусстве, наложив стрелу на тетиву, старался привлечь внимание Флавии. Но благородная римлянка, бледная и взволнованная, была занята более рабом, чем цезарем.
Стрела мелькнула, и Флавия смертельно вскрикнула, на что ответом был гневный крик Кермора.
На губах Фелиниса была ироническая улыбка: он показал зрителям этой возмутительной сцены свою руку, по которой ручейком текла кровь. Стрела вместо того, чтобы пройти между пальцев, не тронув их, попала в кисть руки раба.
Однако, молодой человек не опустил руки, и охотники, находившееся около него, удивлялись ему. Это был промах императора или следствие того, что он находился на далеком расстоянии, или потому, что его глаз был менее уверен в присутствии Флавии.
Домициан, пораженный своей неудачей, раздраженно обратился к своему фавориту:
– Меций! – сказал он, – дурак этот или плохо держится, или хотел отразить мой удар!..
– Очень возможно, государь, – поспешил согласиться фаворит.
– Благородная Флавия, – сказал император, повернувшись к своей родственнице, – не сожалейте об этом негодяе. Если он ранен, то виноват сам в этом, потому что он потерял свою энергию и хладнокровие. Ребенок из Альбы и то не выказывает столько страха, и стрела всегда проходит между пальцами.
В то время как Домициан делал заключение относительно раба, последний, в противоположность словам императора, схватив лук одного из охотников, натянул его и, убив ласточку на всем ее лету, преспокойно вернулся на свое место.
Присутствовавшие не могли воздержаться от одобрения при виде такого доказательства ловкости, тем более замечательной, что молодой человек был ранен. Но император, впав в гнев, был так ужасен, что Флавия и ее родственники вздрогнули.
– Раб погиб, – прошептала благородная римлянка.
– Этот стрелок не имеет соперников в Италии, – сказал тихо Климент. – Он, должно быть, чужеземец и не признает наших обычаев, действуя так смело и решительно.
Домициан жестом подозвал одного из своих вольноотпущенников и отдал ему какие-то приказания. Тогда Флавия упала пред императором на колени, Домицилла и консул последовали за ней, упрашивая о спасении Фелиниса.
– Встаньте! – сказал строго Домициан, – родственники цезаря не должны унижаться.
– Не покушайся более на его жизнь, – просила Флавия.
– Я хочу, напротив, убить его, как собаку, – сказал жестко император.
– Оставь его жить, окажи нам свою милость, – просили обе матроны.
– Да, милостивый император, – сказал в свою очередь Меций Карус, – пощади его.
Фаворит заступился не из сострадания к Фелинису, но для приобретения расположения Флавии.
– Это и твое желание? – спросил удивленный Домициан, не ожидавший услышать слова снисхождения из уст своего фаворита.
Затем, не выслушав ответа Меция, он добавил с ужасным смехом: