ФЕЛИСИЯ, или Мои проказы (F?licia, ou Mes Fredaines, 1772)
Шрифт:
Глава XXI. Беседа, менее неприличная для читателей, чем для тех, кто в ней участвовал
Военная хитрость (я говорю о запертых на ключ любовниках) позволила мне спокойно отступить, но и Тереза без труда скрылась через туалетную. На следующий день ночное приключение шевалье оказалось в центре внимания: напрасно он клялся, что к нему в спальню явился домовой, — ему со смехом отвечали, что он стал жертвой галлюцинации. (Подкреплять свой рассказ свидетельством очевидца д'Эглемон не стал.)
— Что до меня, — заявила Солиньи, — я не боюсь! Со мной мой храбрец Монроз, так что, если духи объявят мне войну, я немедленно позову его на помощь.
— Я тоже не слишком боязлива, — заметила госпожа д'Орвиль, — однако в моей спальне нас всего две женщины.
— А я одна, — вступила в разговор Сильвина, — и теперь не сомкну глаз от страха.
Монсеньор улыбался, Сидни подмигивал мне, не сомневаясь, чьи это проделки. Улучив минуту, я рассказала ему, зачем отправилась в спальню к д'Эглемону и как нашла его с Терезой.
— Вы увидите, мадам, сюда придется вызвать целый гарнизон для вашей охраны, ведь нас вы не захотите утомлять.
— Только не я! — воскликнула д'Орвиль. — Приходите, дорогой шевалье, я охотно приму вас в своей спальне.
— А вот я полагаюсь на моего маленького соседа, — сообщила Солиньи, — хоть он и соня, и меня, возможно, похитят, а он так ничего и не заметит.
Эта тирада была адресована толстяку Кинстону: его хотели убедить, что соседство Монроза совершенно безобидно.
— Мое положение, — признался монсеньор, — не позволяет идти на службу. Епископы не стоят на часах.
— Черт возьми, как жаль! — воскликнула Сильвина. — А вы ведь, без сомнения, лучший часовой: одно слово экзорсиста — и вы рассеете армию привидений. Я выбираю в охранники прелата…
Слушая веселые речи гостей сэра Сидни, я молча улыбалась, что не осталось незамеченным.
— Наша хитрая Фелисия, — сказал шевалье, — не призналась, боится ли она чего-нибудь, а между тем, если у господ привидений есть хоть капля здравого смысла, они о ней наверняка не забудут.
— Меня бы огорчило невнимание призраков, — капризным тоном отвечала я, — ничего не имею против приключения, подобного вашему, милый д'Эглемон.
— В добрый час! — рассмеялся он в ответ. — Однако, если к вам явится домовой, попросите его не шлепать вас слишком сильно — у этого добряка тяжелая рука.
— Возможно, вы сделали какую-нибудь глупость, шевалье, раз заслужили порку?
Говоря эти слова, я не вполне владела собой — мне было трудно сохранять серьезность. Шевалье мгновенно понял, что дело нечисто, заподозрил, что я и была его ночным домовым, и шутливо погрозил мне пальцем… Но разговор тем временем перешел на другую тему, мы перестали кокетничать, приберегая более интимную беседу до лучших времен и более уединенного места.
Глава XXII. Глава, в которой описываются не совсем обычные капризы
Каждый день мы с сэром Сидни отправлялись в прелестный лабиринт. Этот человек восхищал меня умом и страстностью: чем дольше мы были вместе, тем больше привязывались друг к другу. Отношения наши становились все теснее, разница в возрасте забывалась, одним словом — мы были совершенно счастливы своей любовью. Шевалье признался, что до нашей встречи окончательно утратил надежду стать когда-нибудь счастливым, но я вылечила его от ужасной тоски. Должна вам сказать, мои дорогие читатели, что действительно смогла доказать сэру Сидни, что даже из самых безвыходных ситуаций человек способен найти выход, если только он сумел сохранить рассудок и уберечь здоровье в первые, самые острые мгновения несчастья. Что касается страсти моего англичанина, я старалась, как могла препятствовать ей, без устали повторяя, что неспособна ответить ему такой же любовью. Несмотря на мой странный образ мыслей, я имела огромное влияние на сэра Сидни: он свыкся с моими идеями, не находя достойных контрдоводов. Кстати, разве многообразие пристрастий не является прерогативой мужского пола? К счастью, подобные взгляды вошли в моду, и напрасно некоторые злобные философы, обремененные остатками моральной системы старика Платона, называют сумасшедшими развратниками сторонников новой секты, они одни только и кажутся мне истинными философами. Пусть их гонители твердят свое — будем наслаждаться, не обращая внимания на эти стенания и поношения.
Напомню вам, что д'Эглемон заподозрил, будто я и была тем домовым, который отшлепал (мягко говоря!) его ночью. Как только мы остались наедине, я призналась в прегрешении, но наотрез отказалась объяснить, как смогла проникнуть в его спальню (чем повергла в отчаяние, ведь он полагал, что надежно запер дверь!).
— Ты больше не любишь меня, Фелисия, — грустно произнес он. — Ты выбрала любовника, который мог бы быть твоим отцом! Он испортит твой ум своей излишней серьезностью. Если ты хоть один раз уступишь чужим странным вкусам, будешь потеряна для наслаждения. Не трудись размышлять на эту тему, поверь мне на слово: не отдаляйся от молодых, не будь так глупа, чтобы приносить себя в жертву человеку, который никогда не сделает того же, чтобы заслужить твою милость. Меня отвергают! Меня! Ради страсти к сэру Сидни, самому старому в нашем обществе! И кто же совершает подобную глупость? Самая юная из наших сумасшедших дам, неподражаемая Фелисия!
— Вы очень красноречивы, шевалье, — отвечала я, — но я все равно ни за что не расскажу вам, как попала в ваши покои. Однако я кое-что покажу вам.
Я отвела д'Эглемона в прелестный лабиринт, и он, как и я когда-то, был потрясен красотами этого сельского уголка. Мы вкусили наслаждения любви на зеленом газоне, ощутив прелесть новизны, потому что давно не были вместе. Отдыхая, мы с шевалье рассказывали друг другу, как протекало время после приезда в дом сэра Сидни. Я не стала скрывать, как нравится мне этот человек, и призналась, что сплю с ним, но ни словом не упомянула о машинах и о том, как пользовалась ими.
— А я, — признался шевалье, — начинал скучать, несмотря на великое множество здешних развлечений, но, к счастью, понял, что прелестная Тереза может сделать мои ночи более приятными. Сильвина очень привязана к моему дяде, к тому же она не слишком высоко ценит мои таланты. Я попытался возобновить отношения с госпожой д'Орвиль, но она предпочла мне своего мерзавца лакея: однажды, явившись без предупреждения, я увидел в зеркале их отражение — при открытых дверях этот детина утолял ненасытную страсть своей хозяйки. Мне хватило терпения досмотреть спектакль до конца: они вместе приводили себя в порядок, и Эктор не спрятал драгоценный инструмент своего успеха, пока госпожа д'Орвиль не запечатлела на нем горячий поцелуй. Я понял, что эта женщина способна взять в любовники еще одного слугу и вполне обойдется без меня. Уязвленный сделанным открытием, я обратил свое внимание на миледи Кинстон, но ее странные пристрастия вскоре заставили меня ретироваться. Солиньи требуются самые экстравагантные утехи: то она просит, чтобы с ней обращались, как с девственницей, то хочет того, в чем ты мне жестоко отказала в нашу первую безумную ночь… иногда ее жадный рот…
— Фи, какая мерзость! — прервала я рассказ шевалье.
— Вы правы, — согласился он, — вас это возмущает, но знайте, моя дорогая Фелисия, что огонь желания часто превращает в величайшее наслаждение даже чудовищные пристрастия, о которых вначале думаешь с ужасом. С самыми обыкновенными женщинами я предавался таким безумствам, которые удивляли даже меня самого, испытывая при этом невероятное удовольствие. Не стану отрицать, что самые странные утехи восхищали меня в тот момент, хотя я предпочитаю добиваться вершины наслаждения более традиционными способами. Воображение человека хранит множество тайн, иногда заставляя нас делать отвратительные вещи, противные разуму и даже Природе. Каприз способен все перевернуть с ног на голову, когда действует в угоду удовольствию…