Феникс

Ягупова Светлана Владимировна

По отдельным предложениям и репликам я вскоре поняла, что передо мной делегаты международной врачебной конференции. Хотя ты и твои коллеги говорили на эсперанто, я распознала в женщинах англичанок, а в мужчинах французов. Англичанки выдавали себя не только матовой кожей лица, но и некоторой чопорностью, а французы, конечно же, были элегантны и даже на эсперанто продолжали грассировать.

Прости невольное подслушивание, но искушение смотреть на тебя в такой вот близости было настолько велико, что я решила взять ещё одну порцию мороженого и чашку чёрного кофе. Когда я встала и направилась к прилавку, ты проводил меня взглядом, который я хорошо ощутила спиной. Возможно, в моем

облике тебе и почудилось что-то знакомое, но уже в следующую минуту ты о чем — то весело болтал с коллегами. Очень может быть, что даже отпустил шуточку в адрес сухопарой мамзель в допотопной шляпе; потому что мужчины из твоей компании обернулись в мою сторону, а дамы застенчиво хихикнули.

Когда я проходила с подносом мимо тебя, захотелось как бы невзначай споткнуться, выронить поднос из рук, чтобы ты ползал по полу, собирая осколки стекла. Это была бы маленькая месть за пережитое мною. Другой женщине, возможно, пришло бы в голову хватить этим подносом по твоей все ещё не лысеющей макушке и тем самым хоть в малой степени расквитаться за все. Признаюсь, эта дурная мыслишка шевельнулась и во мне, но я тут же прогнала её прочь, ибо реализация её была бы смешной и до обидного неравноценной тому, что выпало мне.

Итак, я спокойно села за столик, отдала поднос проходящей мимо официантке и стала есть, украдкой следя за каждым твоим движением. Мне хотелось дольше полюбоваться человеком, из-за которого глаза мои не просыхали все эти годы. Нет, я переживала вовсе не нашу разлуку. Все гораздо сложней и неожиданней.

Решение открыться не было вызвано желанием свалить на тебя часть своей тяжести — снять её никто не в состоянии, даже ты. Просто я хочу, чтобы ты знал, какие финты порой откалывает с человеком жизнь.

Восемнадцать лет я молчала и тем самым предоставила твоей молодости возможность пройти без встрясок и печалей Правда, причиной тому послужило моё неведение.

Итак, ты сидел, остроумно балагурил и не чувствовал моего присутствия. Ветерок с моря колыхал бахрому разноцветных зонтиков над столами, но все равно было жарко, и ты то и дело прикладывал ко лбу платок. В твоём облике почти ничего не изменилось, разве что чуть огрубело лицо и появились едва заметные седые прядки в русой, все ещё густой шевелюре. Мне даже показалось, что сейчас ты выглядишь более спортивно, чем в юности. Голубая тенниска подчёркивала загар и была тебе к лицу. Наверное, есть время следить за собой. Впрочем, ухоженный вид скорее говорил о семейном благополучии, и я от души порадовалась за тебя. Это же и усилило мою решимость открыться. Да, во мне есть некоторая толика жестокости, однако позже, узнав обо всем, ты оправдаешь меня и поймёшь, чем она вызвана. Ты убедишься, что мною двигала не злоба, а усталость.

Но лучше все по порядку.

— У вас есть дети? — неожиданно спросила англичанка, и я внутренне сжалась от этого вопроса — таким неделикатным и безжалостным он показался. Каково же было моё изумление, и, чего уж там! — нечто похожее на досаду, когда услышала, что у тебя прелестная двойня: десятилетние мальчик и девочка.

Ты вынул из брючного кармана бумажник и показал англичанке фотографию, которую, к сожалению, я не разглядела. Подумалось: может, это не твои дети, а жены? Понимаю негуманность моей досады, но что поделаешь: разум говорит одно, а чувства — иное. По крайней мере, я всегда отдаю себе отчёт в добропорядочности или злонамеренности своих чувств и мыслей.

Когда узнала, что в Интернополе ты не проездом и, следовательно, в этом небольшом

городе я могу увидеть тебя с женой и детьми, захотелось немедленно уехать. Но дело в том, что я теперь связана с Интернополем более прочно, чем ты со своей супругой. Поэтому остаётся одно — эпистолярная исповедь.

Ну и жарища была в тот день! Хорошо, что ты не обращал на меня внимания, иначе заметил бы, как на моем лице потёк грим. Я вынула из сумочки пудреницу и украдкой привела себя в порядок, втайне завидуя естественной матовости лиц твоих собеседниц «О чем таком важном могут поведать ему эти пташки?» — устало подумала я. А ты сидел, не подозревая о том, что в трех шагах от тебя присутствует тайна, которая может разрушить твой многолетний покой.

Вскоре французы завели разговор, из которого я поняла, что они очень уважают в тебе специалиста по лечению последствий вируса «БД». Они были почтительны и неустанно хвалили применяемый тобою метод.

Знал бы ты, милый мой, как ударил по мне этот вирус. Нет, я вовсе не о той жуткой осени, когда чуть было не отправилась на тот свет. Я о другом. Только, пожалуйста, не перескакивай в нетерпении через страницы, я не желаю с размаху бить тебя дубинкой по голове. «Ты хочешь медленно зажимать мои пальцы в дверной щели?» — слышу твой сумрачный голос. Нет, милый. Просто мною овладели воспоминания, от которых так же трудно избавиться, как от надежды хоть к старости обрести душевный покой.

Я сидела, украдкой поглядывая на тебя, и пыталась угадать, что в этом профессоре осталось от того слегка легкомысленного молодого человека, не знающего, что такое разъедающая душу печаль и страх перед неизвестностью. Жизнь, несомненно, преподнесла тебе кое-какие уроки, размышляла я. И все же они, вероятно, не настолько серьёзны и глубоки, чтобы в корне изменить твою сущность, как это случилось со мною. Той Ирмы, которую ты знал, уже не существует. Как личинка превращается в куколку, куколка в гусеницу, а гусеница в бабочку, так и я к своим сорока прошла ряд удивительных перевоплощений.

Итак, я видела перед собой не моложавого профессора медицины, а студента-медика Дениса Букова, прекрасного теннисиста и гребца двухместной байдарки. Казалось, стоит снять зеркальные очки, подойти и ты снова потянешь меня в ближайшую дискотеку, где мы будем до упаду танцевать под грохот и цветные вспышки халтурного оркестрика.

Не раз приходилось видеть, как резко меняются лица людей, достигших чего-то значительного. Чем дольше я всматривалась в тебя, тем более убеждалась в том, что слава не испортила твоего лица. Но все-таки благополучие свой след на нем оставило. Вероятно, у тебя есть машина, просторная, многокомнатная квартира. По вечерам ты подрёмываешь у телевизора или играешь в шахматы с соседом. А может, с женой? Или она не интеллектуалка? Впрочем, тебе всегда нравились простушки-спортсменки. Я ведь тоже из их категории.

Все-таки благо, что будущее закрыто для человека. Не понимаю людей, хватающих за руки цыганок и прочих гадалок. Неужели им не страшно? Лично я предпочитаю путешествовать не в завтрашний, а во вчерашний день, как можно дальше стоящий от сегодняшнего. И цепь моего письменного обращения к тебе тоже в этом: вернуться в прошлое, чтобы яснее разглядеть тот шаг, который так круто изменил мою жизнь. Не думай, что плачусь, вовсе нет. Слезы давно иссякли. Я анализирую.

Возвращаюсь в лето, которое мы провели в Пицунде, у моих родственников. Впервые увидев тебя, дядя Гурам сказал: «Ну, Ирма, теперь интернационал нашего рода расширится». Если помнишь, мой отец — грузин, мать — коми. И вот теперь дядя Гурам имел в виду гипотетического ребёнка, в котором будет ещё и русско-украинская кровь.