Феномен Артюра Рембо
Шрифт:
В «Озарениях» все как будто видимо. Но что, однако, видно? Видимое в самом простом случае предстает «сказкой», аллегорией, столь, однако, загадочной, что сколько-нибудь точно сказать о ее смысле нет никакой возможности. Таковы, например, «Сказка» «Парад-алле» (поистине — «один лишь я подобрал ключ к этому дикому параду-алле»), «Царствование» и т. п. «Сказки» Рембо абстрактны, в них нет никаких примет места и времени. Конечно, они насыщены впечатлениями от реального мира, но впечатления оторвались от своих прототипов, живут своей жизнью, а поэтому смысл стал двусмысленным, многозначным.
Рембо-«ясновидец» предварил символистскую поэтику Малларме («рисовать не вещь, но производимый ею эффект»). Его загадочные «озарения» вызывали
«Галлюцинации» Рембо имели прежде всего иную, не сюрреалистическую, а импрессионистически-символистскую природу, они были результатом «подстановки», изощренной метафоризации реальных источников образа. «Ясновидение» — патологически заостренная способность Рембо мыслить образами, жить в мире образов, в мире иллюзий. Это главная его особенность в определенных условиях она болезненно гипертрофировалась, как раковая клетка.
Об основном сюрреалистическом приеме — соединении несоединимого скорее может напоминать поэтическая техника раннего Рембо. Но в тот, первый период творчества она выполняла совсем иную, содержательную функцию, функцию открытой социальной критики — и осталась в прошлом вместе с этой функцией, хотя склонность к парадоксальному мышлению и к шокирующему письму сохранялась всегда.
Для характеристики «Озарений» важно напомнить об одной черте личности его создателя: Рембо был последователен. Уж если он пообещал создавать «неизвестное» с помощью «расстройства всех чувств», так нет сомнений в том, что «Озарения» — «неизвестное», созданное «расстройством всех чувств». Как и стихи Верлена, «Озарения» — «пейзаж души». Однако у Верлена пейзаж импрессионистичен, душа ищет соответствий в мире вполне реальном. Видение же у Рембо — это видения. Не к конкретным реальным прототипам они отсылают, а к собственной духовной субстанции, которая вырастает до символа внутреннего состояния поэта-«ясновидца», расстраивающего свои чувства, то есть фабрикующего неизведанные ощущения и невиданные образы внешнего мира, мира преображенного, ставшего утопическим миром, вытеснившим недостойную реальность.
От фрагмента к фрагменту нарастает в «Озарениях» причудливая панорама, складывающаяся из картин необыкновенных, странно экзотических при своей обыденности. Если и можно воспользоваться для их характеристики определением сюрреалистической эстетики — «чудесное в повседневном», то с той важнейшей для Рембо поправкой, что его «повседневное» совершенно необыкновенно и необыкновенно поэтично. Оно преисполнено богатым эмоциональным содержанием. И вновь видно, что Рембо не сочиняет, а переживает свои «озарения», видно, что он не формалист, не расчетливый версификатор. «Озарения» — в ряду произведений Рембо, всегда являвших собой форму поэтического переживания.
Отсюда непреходящее значение «Озарений». Ни один из составляющих этот цикл фрагментов не может найти достаточно убедительную интерпретацию, исходящую из реальной биографии Рембо, но цикл в целом создает образ недвусмысленный. Это образ сильной, незаурядной, необыкновенной личности, обуреваемой могучими страстями и порывами, поднявшей над миром реальным мир воображаемый, целый мир, созданный необузданной фантазией, беспрецедентным душевным порывом, готовностью идти до конца.
Чувствуется, что «я» на пределе, балансирует на какой-то опасной грани, сознавая очарование мук, привлекательность бездны. В мире Красоты, созданной «Озарениями», есть что-то дьявольское, словно бы и Рембо свою поэзию оплатил трагической сделкой со Злом. Так «я» стало всесильно, предстало Творцом, распоряжающимся в созданном им мире — или, точнее, создающим свою вселенную, оперируя и твердью, и водами, и цветами, и запахами, и формами всех вещей, и их субстанциями. В космическом пространстве «Озарений» — свое время, своя мера вещей, внесоциальная, неисторическая, собирающая весь человеческий опыт в миниатюре его интенсивного переживания данной личностью, только данной, никакой иной. «Озарения» — конспект бытия человеческого, его сжатый образ, плод ассоциативного и суггестивного мышления, плод «ясновидения», то есть крайней субъективизации творческого акта, превращения поэзии в «мое дело», в дело Артюра Рембо, только его.
Степень этой субъективизации такова, что Рембо был обречен на полное одиночество. Он писал, то есть обращался к другим людям, но кто мог его понять? Он решил создать новую, истинную поэзию, но за ним никто не мог пойти, школы быть не могло, так как «ясновидение» — не поэтический прием, а поэтическая судьба, неповторимая судьба Артюра Рембо. Откровения поэта буквально расхватывались, растаскивались — сам же он оказывался перед какой-то пустотой, перед химерой, перед созданной нездоровым воображением иллюзией. И в абсолютном одиночестве, в своих нищих, случайных приютах.
И все же «Озарения» — не последняя страница, ибо не акт безумия, не акт самоотречения поэта, к которому, казалось бы, с поразительной последовательностью шел Рембо. «Озарения» — поэзия, пусть в прозе, особый поэтический жанр, то есть особым образом организованный текст. Многие из фрагментов — образцы ритмической прозы, с уловимым ритмом, членением на строфы, повторениями, инверсиями, продуманной звуковой системой. Иными словами, «поэзия в прозе» Рембо, в свою очередь, обогащая и расширяя возможности французской поэзии, оказалась одной из страниц ее истории — то есть очередным подтверждением несвободы поэта, стремившегося к абсолютной свободе.
Абсолютная свобода Рембо, эта его химера, по логике его пути могла быть достигнута только у предела — отказом от «ясновидения» как формы поэзии, отказом от самой поэзии. Летом 1873 года возникла «Пора в аду», акт отречения от самого себя, акт агрессивной и безжалостной самокритики. Рассчитывается Рембо преимущественно с «ясновидением» — и, несомненно, с Верленом, главным персонажем драмы «адских каникул». И образу жизни, и способу письма этой эпохи Рембо подводит категорический итог — итог отрицательный.
«Пора в аду» — в своем роде книга замечательная. Замечательна она прежде всего потому, что представляет необыкновенного человека, феноменальную личность. Часто ли встречается художник, способный отречься от себя самого, оценить трезво и объективно, «извне», свой опыт, свой путь? Оценить — и решительно осудить? Да еще в девятнадцать лет, которые и вообразить невозможно, когда читаешь прощальное творение Рембо, творение умудренного, взрослого человека!
Немедленное, вероятно, почти одновременное с «Озарениями» появление «Поры в аду» обнаруживает еще одну существенную особенность «ясновидения», да и всего творчества Рембо: оно было — при всей ошеломляющей эмоциональности — весьма рационалистично. Почему Рембо не спился, не стал наркоманом, к чему, как кажется, он мог неизбежно прийти? Да потому, что и образ его жизни был не столько необходимостью, неизбежностью, сколько своего рода «экспериментом», опытом. Тем паче его искусство — а опыт можно и прервать, от него можно отойти. «Ясновидение» — необыкновенно личное дело, поскольку опыт ставился буквально данной личностью, производился на данной личности. И вместе с тем во всем, что делал Рембо, ощутима некая сверхзадача, некий общий замысел. «Ясновидение» вполне может быть прочитано как форма утопии, романтической («неоромантической») мечты. Не получилось поэт находит в себе мужество и силы отказаться от этого своего замысла.