Феномен
Шрифт:
— Будем жарить картошку и рыбу, — с самым серьезным видом сказала Тамара. — Но сначала затопим печь.
Топор предусмотрительно лежал возле дров. Мне ничего не оставалось, как взяться за него. Пришли гости: Президент и два академика. На этот раз они пришли просто как знакомые, ни одного вопроса по существу, никаких намеков на мое таинственное «я». Им тоже захотелось поразмяться с дровами. Они умело раскалывали чурки, вырывая друг у друга топор, крякали от удовольствия и перетаскали поленницу дров на кухню. Костюмы перепачкали смолой и смирились с этим.
Тамара чистила картошку. Президент стал ей помогать.
— Экзотика! — приговаривал Президент.
Академик, который был пониже ростом и помоложе, сказал, что он такой экзотики не хочет и что элементарно надо чистить трубу. Они полезли на крышу. Мне было как-то неудобно и в то же время забавно. Солидные, занимающие высокие посты ученые, а ведут себя как… Впрочем, это и есть естественное состояние человека, как существа биологического, откинувшего все официальности и не боящегося того, что скажут люди. Тамара раздобыла где-то шест. Я тоже было полез на крышу, но меня не пустили, сказали, что могу упасть, а они, мол, прирожденные акробаты. Оказалось, что в дымоходе застрял кирпич. Кирпич раздробили и печь загудела. Жарили картошку и рыбу. Начадили ужасно. Но ничего, проветрили. Академик, который повыше и постарше, сбегал куда-то за зеленым луком. Ели и причмокивали.
— Давно с таким аппетитом не ел, — сказал Президент.
— Непонятно, почему так вкусно? — удивлялись академики.
Гости пробыли до темноты, рассказывали смешные истории, хохотали так, что стены дрожали, и расстались со мной, как со старым знакомым.
А на следующий день меня буквально затаскали: возили в один институт, в другой, третий, помещали в большие и маленькие камеры, я лежал под гудящими и свистящими аппаратами, меня крутили, вертели, просвечивали и усыпляли. На второй день продолжалось то же самое. Свободное время я проводил с Тамарой, она не давала скучать. В ночь на третий день меня вызвал по видофону Владимир и сказал, что улетает с американцами в Майами, они намерены повторить эксперимент по перемещению бегемота. А как только я освобожусь, чтобы немедленно вылетал к ним. Он меня проинструктировал и продиктовал адрес.
Обследование подходило к концу. Мне сказали, что ничего особенного в моем организме не нашли, что, как физическая система, я ничего не излучаю и не поглощаю, и ни с какими природными и искусственными образованиями не взаимодействую. У меня обычный здоровый организм. Это многих обескураживало. Мне показалось даже, что кое у кого появилось подозрение, не шарлатан ли я.
— Мы записали твой сон на мезоленту, — сказал психофизиолог. — Просим твоего разрешения на его просмотр.
— Не понимаю. Сновидения что ли?
— Да. Параметры надо уточнить. Но мы не можем без твоего согласия включать мезоклит.
Прежде чем согласиться, я стал вспоминать, что видел последний раз во сне. Бывает же такое приснится, что стыдобушка живая, этакое интимное, может, даже и неприличное. Посмотрят такой сон люди и скажут, вот, мол, о чем человек думает. А фактически об этом и не думалось. Приснилось — и все тут. В последнее время сны мои были, вроде, нормальные. И я согласился на просмотр.
Возле мезоклита, двухметровой наклонной чаши, собралось человек десять. У некоторых в руках были маленькие синие приборчики. Чаша наполнилась туманом, ничего не видно. Но туман начал постепенно рассеиваться и в глубине появился какой-то кривляющийся урод. Что-то я не припомню такого во сне. Урод вез меня куда-то на машине. Себя я не видел, но чувствовал, что сижу рядом. Погнались за каким-то самосвалом. Какая ерунда! Все это выглядело довольно четко, но как-то нереально, бессвязно, действительно, как в плохом незапоминающемся сне. Опять туман, туман, и вдруг выплыла Юлия, стряпавшая пельмени. Я стоял позади девушки и делал пассы руками, будто собираясь ущипнуть ее, но почувствовал желание обнять ее. И все присутствующие это желание почувствовали. Я покраснел. Надо же такой несуразице присниться. И ведь не помню.
— Может, хватит? — замогильным голосом спросил я.
И тут за нашими спинами раздался треск развалившегося стула и грузный шлепок. Мы испуганно оглянулись. Бегемот! Тот самый, родимый. Он тоже был испуган внезапно переменившейся обстановкой.
— Силы небесные! — побледнел психофизиолог и зажмурил глаза. — Что это?! Откуда?
Все были ошеломлены и, не двигаясь, молчали. Я засек время и смело подошел к старому знакомому. На холке бегемота был закреплен радиопередатчик, который, судя по зеленоватому огоньку индикатора, посылал сигналы в эфир. Мне показалось, что толстокожий узнал меня, он уже успокоился и смотрел кротко.
— Потрясающая способность проникать сквозь стены, — тихо сказал оператор мезоклита и посмотрел на потолок, нет ли в нем дыры.
— Этот бегемот из Флориды, — невозмутимо ответил я. — Надо сообщить о нем в Майами, — и я назвал адрес.
Видя, что я совершенно не боюсь бегемота, остальные тоже осмелели, но все же предпочли побыстрее покинуть помещение. А за дверью всех прорвало, наперебой заговорили.
В пункте связи вызвали Майами.
Перед нами возникло изображение Гека Финна.
— Александр!? — обрадовался он.
— Бегемот объявился.
— Знаем, сигналы уже принимаем. Уточняются координаты. Так, опять Восточное полушарие. Чита? Атамановка?
— Нет, Петербург. Я же ведь здесь.
Возле Гека появился взъерошенный Владимир.
— Шурка! — радостно и взволновано завопил он. — Чуешь? Питер! Теперь ты убедился, что это не совпадение? Бегемота тянет именно к тебе, он стремится попасть в пространственную сферу, центром которой являешься ты. Мы срочно вылетаем! Обнимаю!
Через два часа Владимир уже действительно обнимал меня. Пригласили питерских пространственников и мой друг сделал сообщение. Все сошлись во мнении, что независимо от своего сознания я обладаю способностью творить чудеса.
Бегемота погрузили в плазмолет и Гек распрощался, пригласив мня обязательно побывать у него в гостях.
Тарас правильно говорил, что меня начнут сманивать. Такие попытки были. Каждый пространственник хотел получить феномена в свою лабораторию. Президент Академии наук настойчиво предлагал мне остаться в Петербурге, доказывая, что так лучше будет и для меня и для мировой науки. Он многозначительно добавил, что в их институте масса Пота-Попы — полтора триллиона тонн. Я вежливо отказывался. Но молодцы, действовали без нажима, без психологической обработки. Они искренне сожалели в моем отъезде и не скрывали этого.