Фенрир. Рожденный волком
Шрифт:
— Давайте смотреть правде в лицо, — сказал тот, кого назвали Хольмгейром. — Виноват во всем только этот ослепленный Одином человек-ворон, за которым мы пришли сюда. Где он теперь?
— Побежал догонять волка и девчонку.
— Угу, великолепно. В таком случае прощай, награда. Зигфрид скорее подвесит нас за мошонку, чем наградит.
— Но нам еще может повезти. Фастар и остальные побежали за ним.
— Понадеемся, что они спустят с паршивца шкуру, когда догонят.
— Понадеемся,
Этого голоса исповедник до сих пор не слышал. Он звучал спокойнее остальных и гораздо серьезнее.
— Слишком поздно. Ворон ее схватит. Он сказал, что так будет.
— Не говори так, Астарт. Эта девчонка стоит живой семьдесят фунтов серебра. А он что хочет? Принести ее в жертву?
— Ничего подобного, он просто хочет ее убить.
— Но зачем?
— Что значит «зачем»? Разве слугам Одина нужна причина, чтобы желать кому-нибудь смерти? Может, он проголодался.
— О, нет. Нет и нет!
— Но разве это не причина?
— Я же не могу принести Зигфриду кучу обглоданных костей!
— Почему же нет?
— Скажем так, кости могут быть чьими угодно.
— Значит, так и сделаем, — сказал Офети.
Подобное предложение отчего-то ужасно рассмешило викингов.
Жеан услышал, как скрипнула, открываясь, дверь церкви, раздался крик, и дверь снова захлопнулась.
— Попробуй, ты, франкская свинья, только попробуй! — прокричал северянин. — Только сунься!
Хольмгейр сказал:
— Слушайте, здесь темно, как в заднице у Гарма. Надо добыть огня.
Исповедник продолжал молиться за спасение душ северян и гибель их тел.
— Да плюнь ты. Скажи лучше, что делать с толпой снаружи? Точно знаю, они нас выкурят. И тогда огня будет хоть отбавляй.
— Они ни за что не сожгут святое место, это же наша работа. Успокойся. Все равно этот дом крепкий, как скала, сомневаюсь, что его можно вот так запросто взять и сжечь. Худшее, что с тобой случится, — смерть от меча.
— Ну, если так, то беспокоиться не о чем.
— На самом деле худшее, что может случиться, — это если нас схватят живьем.
— Я не дамся. — Это произнес четвертый голос, низкий и сиплый.
Жеан услышал, как чиркнул кремень, кто-то принялся раздувать огонь, а затем сказал:
— Погодите-ка, а это еще кто такой?
Меч вышел из ножен.
— Нищий.
— Нет, посмотрите на его волосы, это монах. И я вам скажу, ребята, кто это такой: наш заложник, который выведет нас отсюда. Это же их искалеченный бог. Бог Жеан, о котором они постоянно пекутся.
— Не бог, — отозвался Жеан, намеренно коверкая язык. Он понимал, что викингам лучше бы не знать, что он подслушал весь их разговор. Однако предположение, что он может быть божеством, вынудило его
— Они считают его целителем.
— Только что-то себя он не исцелил.
— Ты, бог, почини мне руку. Ваши франки здорово ее помяли.
Исповедник догадался, что рука сломана. Северяне обычно легкомысленно преуменьшали свои увечья, если было возможно. И этот воин не заговорил бы о своей руке, если бы она не причиняла ему настоящую боль.
— Надо перевязать, — сказал исповедник.
— А ты можешь? Знаешь, как это делается?
— Руки меня не слушаются, но я могу объяснить как, — сказал Жеан, — если ты обратишься к Христу.
Он чувствовал, как бешено колотится сердце, и ругал себя за это. Вот северяне вовсе не боятся умирать, в какую бы ложь они ни веровали. Так с чего бы бояться ему?
— Я обращусь к какому угодно богу, который вылечит эту проклятую руку, — сказал викинг. — Что надо делать?
— Креститься, водой.
— Осторожнее, Хольмгейр, — проговорил один из воинов. — Все знают, что они питаются человечиной.
— Так и вороны делают то же самое, а они следуют за нашими богами.
— Один не мой бог. Бог живых побеждает бога мертвых.
— Я оставил немало мертвых тел на пути, следуя за богом Тором, но я никогда их не ел, и бог никогда не просил меня об этом.
— Один этого не требует, это подношение для его воронов.
Исповедник Жеан ощутил укол в бок.
— Ты, христианский бог, я лучше буду ходить со сломанной рукой целый год, чем кого-нибудь съем.
— Да ну его, — проговорил кто-то. — Открой дверь и скажи им, что мы хотим поговорить. Скажи, что у нас их бог и, если они хотят увидеть его живым, пусть дадут нам уйти.
— Сам выйди и скажи. Они пристрелят любого, кто откроет дверь.
— Я пойду, — вызвался тот, кого называли Офети. — Попросите Тюра о помощи. Держитесь вплотную ко мне.
— Нет, только не ты, толстяк. Если у них есть лучник, он ни за что не промахнется по такой мишени.
— Так ты сам хочешь выйти?
— Нет, если подумать, ты подходишь лучше меня. Держи щит пониже, дружище. Я за тобой.
Жеан ощутил, как его схватила могучая рука, а затем подняла в воздух. Кто-то держал его с такой легкостью, словно он был ребенком. Он почувствовал, как этот человек вынул нож, и понял, что будет дальше.
Дверь открылась, и он услышал крик графа Эда:
— Стоять!
Северянин в ответ прокричал во всю мощь своих легких, так громко, что исповедник поморщился:
— У нас ваш бог! Опустите оружие, если хотите, чтобы он остался в живых. — Затем он обратился к Жеану: — Эй, ты, скажи им, чтобы позволили нам вернуться в лагерь, если хотят, чтобы ты жил.