Фэнтези-2005
Шрифт:
— Никак, Фионин? — всмотрелся. — Ишь, каким важным стал, и не узнать-то!
Сам же смекнул: хоть и в шапке-бирке, хоть с паспортом негодным, а все одно — встретили.
— Да и тебя не узнать! — отвечает ему черт Фионин. — Словно после лагеря исправительно-трудового. А меня по фамилии звать не моги, с «гражданином» именуй. Ну, пошли, что ли?
Не стал Черт спорить. Это прежде Фионин самым никудышним чертом считался, из тех, что веревки висельникам подают. Теперь и морду отъел, и в пальто ратиновое вырядился. А на боку левом, под пальто, — револьвер в кобуре желтой. Вроде и не видно, но только от взгляда чертячьего не спрячешь.
Зашли они в ресторанчик
— Не потому угощаю, что персона ты значительная, — пояснил. — Был ты важным — никаким стал. А потому угощаю, что у нас всех теперь чертячье равенство. Прежде небось и горилки со мной бы не выпил, побрезговал, а теперь — не откажешься, поди!
И вновь не стал Черт спорить — и отказываться не стал. Про себя же решил, что прав приятель его Жан-Поль Сартр. Захотел черт Фионин гонор свой показать, с гостя спесь сбить, а ведь доброе дело сделал. И водки поднес, и поведать о здешнем житье-бытье не откажется. Иначе зачем приглашал?
И в самом деле. Как выпили, как котлетами холодными зажевали, приосанился черт Фионин, платком батистовым губы вытер:
— Ну, слушай! Чего прежде было — забудь. Раньше ты волю свою показывал да Месяц с небес перед Рождеством воровал, теперь же — зась! Наша теперь воля!..
Не выдержал Черт — улыбнулся. Славная была история с Месяцем, ох славная! Даже теперь вспомнить приятно. Ведь это только кажется, что Месяц с небес легко добыть, если ты черт, конечно. Хитрое оно дело, не всем чертям доступное.
— И про Рождество забудь. Нет теперь Рождества — и Велик-дня нет, и Петрова поста разом с Великим. Порядки теперь здесь наши, пекельные. Никаких тебе ведьмовских шабашей, никаких опыров с одминами. Были — и нету! А какие остались, строго живут, по патенту работают, не самовольничают. Потому что души теперь тоже целиком — наши. У кого хотим, у того отнимаем, и не иначе. Понял ли?
— Понял! — кивнул Черт, немало удивляясь. — Что ведьм с прочими скрутили, ясно. И что души ваши целиком — тоже. Но с Рождеством-то как вышло?
Сам же думает: болтай, мол, Фионин, болтай! Никогда ты умом своим чертячьим не славился. Чеши языком длинным!
— А календарь о восемнадцатом годе зачем меняли? — заухмылялся черт Фионин. — Календарь поменяли, а праздники все в прежние дни оставили, по старому стилю. Вот и нет теперь в них силы!.. Ну, не это главное. А главное, что первым у нас в районе гражданин Сатанюк. Скажет — орденом тебя наградят, скажет — шкуру на ранцы школьные сдерут. Он и среди нас, чертей, первый — и среди людей тоже. Потому как прятаться нам, чертям, сейчас не резон, напротив. Так что слушайся во всем да приказы выполняй. Вот Рождество отмененное отгуляем и поставим тебя, лишенца, веревки висельникам подавать. Забудешь о своем Париже, ох, забудешь!
Совсем скверно Черту стало. Понял: и такое сделают. А главное, знал он черта Сатанюка, что ныне «гражданином» именуется. Довелось встречаться! Да так, что и без новой встречи обойтись вполне можно.
Поглядел на него черт Фионин, лапой пухлой по плечу похлопал:
— Понял? Вижу, понял! Ну ладно, живи — пока! А мне на бюро райкома пора, списки там утверждать станем. На таких, как ты!..
С тем и откланялся. То есть кланяться, конечно, не стал, даже кивнул еле-еле.
Вышел Черт на улицу, чемоданчик свой фибровый в руке пристроил — да и побрел куда глаза глядят. Идет, а сам вновь о приятеле своем Сартре размышляет. Вот ведь как выходит! Вроде доброе для них, чертей, дело случилось: и Рождества уже нет, и черт знакомый на хуторе, что ныне райцентром обернулся, верховодит. В прежние дни, когда любой казак мог молитвой припечатать, о таком и не мечталось. Казалось бы, хорошее дело! Вот только почему-то все больше о веревке намыленной думается — и не чтобы висельнику ее подать, а чтобы себе оставить.
Идет Черт, о Сартре думает и по сторонам поглядывает. Не позднее еще время, ходит народ туда-сюда. Принюхался Черт по привычке — не пахнет ли где грехом? Дрогнул ноздрями да чуть не задохнулся. Всюду, всюду дух грешный! И такой густой, что с непривычки обмереть можно. Не поверил Черт даже, в душу первого встречного заглянул. Эхма, что в душе-то! Мечтает душа, как рассмотрят в инстанции письмо анонимное, которое три дня назад в ту инстанцию отправлено. Рассмотрят, меры примут. Черт — в другую душу, а там и вовсе мрак. Вспоминает душа, как врагов лютых к стенке кирпичной ставила, как сапоги да галифе, еще теплые, с дружками своими делила. Помотал черт башкой ушастой, высмотрел на улице дивчину пригожую. Уж у такой в душе иное совсем будет!
И вправду — иное. Умел бы Черт краснеть, покраснел бы до кончиков ушей своих собачьих. А тут и не покраснеешь даже. Одно осталось — лапой когтистой махнуть. Махнуть — и ночлег искать приниматься. Потому как это в дни прежние можно было к знакомой ведьме заглянуть или в шинке пристроиться. А теперь, да еще когда в паспорте сплошные «минусы»…
Повезло Черту — порой и такое случается. Дошел он до места, где прежде постоялый двор был, где чумаки, что из Крыма ехали, шеляги свои чумацкие пропивали, а там он и есть, двор постоялый! Почти такой же, только стены кирпичные, да на вывеске «Дом колхозника» значится. Обрадовался Черт, заулыбался даже. Ведь там, где торгуют, там ему, Черту, и место, как бы времена ни менялись. Достал он бумажник, подсчитал наличность (три червонца всего оказалось). «Хватит ли?» — подумал. Решил: «Хватит!» Зашел в ларек ближайший, взял две скляницы зеленого стекла с белыми «бескозырками» — и на порог. А как чемодан свой фибровый под койку бросил, так и пошел со сторожем местным знакомство сводить. Ведь на постоялом дворе черт всегда своего сыщет.
Между тем и ночь настала — та самая, рождественская. Ясная ночь, тихая. Вот и месяц остророгий над райцентром показался. Показался, блеснул боком серебряным.
И пропал, словно и не было.
Гражданин Сатанюк в ту ночь на службе пребывать изволил. Не один — с чертом Фиониным и со всем прочим своим кагалом чертячьим. Обнаглело бесово семя, адово племя! Вместо того чтобы в Пекло спешить, пока кочеты голос не подали, решили они честь по чести Рождество запрещенное справить. Мол, прежде ваш верх был, теперь наш настал. Навсегда!
В кабинете и гуляли. В наши дни начальство больше бани предпочитает, а в те годы какие бани? Одна на весь город — и та на ремонте второй уже год. Но и в кабинете устроиться можно, особенно если кабинет непростой. Тут тебе стол — всем столам стол, быка колхозного уложить можно, а тут дверца в горницу укромную. Называется горница «комнатой личного отдыха», а какого именно, начальству виднее. Гуляй — не хочу!
Вот и гуляли. Стол бутылками заставили, закуски, только что с базы доставленные, кругом разложили. К закускам — патефон с пластинками польскими и румынскими, а к патефону — молодицы одна другой краше. Хоть и не чертовки, а хороши! Звенят рюмки, поет-гремит патефон, заморский танец танго танцевать так и манит. Хохочут молодицы, улыбаются зазывно, на двери горницы скрытой кивают. Вот она, жизнь чертячья, иной нам и не надо!