Феодальное общество

Блок Марк

Эта привязанность ощущалась настолько крепкой, что ее образ проецировался на все другие человеческие привязанности, куда более древние и, казалось бы, более почитаемые. Семейные связи уподоблялись вассальным. «В тяжбах родителей против детей и детей против родителей, - поучает судебник графского двора в Барселоне, - принимая решение, нужно смотреть на родителей словно на сеньора, а на детей как на их слуг, вложивших руки им в руки». Когда провансальская поэзия стала культивировать куртуазную любовь, то образцом совершенной преданности влюбленного была преданность вассала. Произошло это тем более естественно, что обожатель зачастую был ниже по положению той дамы, о которой вздыхал. Уподобление зашло так далеко, что поэты стали употреблять странный оборот, ставший обращением к возлюбленной: Bel Senhor, «мой прекрасный сеньор», в мужском роде, как обращались бы к своему господину; только под таким псевдонимом мы знаем одну из красавиц, которой Бертран де Борн обещал свое непостоянное

сердце. На своей печати рыцари гравировали порой руки, вложенные в руки своей Дульцинеи. И эта символика, вместе с почтительностью, - вполне возможно, воскрешенная романтизмом, весьма склонным к археологическим изысканиям, - дожила и до наших дней, и мы до сих пор требуем оммажа, превратив его в знак вежливости. Даже религиозное чувство окрасилось тонами, позаимствованными у вассальных отношений. Попасть в руки дьяволу значило сделаться его слугой; наряду с печатями влюбленных, сцены передачи себя в услужение нечистому представляют собой самые лучшие воспроизведения оммажей, которые мы имеем. Для англосакса Сине-вульфа ангелы - «thegns» Господа; для епископа Эберхарда Бамберг-ского Христос - вассал Бога-отца. Но самым знаменательным подтверждением того, что дух вассального менталитета пронизал абсолютно все, были изменения, которые проникли даже в церковный обряд: вместо молитвенной позы древних орант с воздетыми вверх руками весь католический мир принял позу «отдающего себя под покровительство» со сложенными ладонями (216). В тайниках своей души добрый христианин видел себя перед Господом как вассал, преклонивший колени перед господином.

Вместе с тем трудно было бы предположить, что обязанности вассала не входили в противоречие с какими-либо другими обязанностями, например, подданного или родственника. Но всякий раз, когда это случалось, побеждали вассальные обязательства. Не только на практике, но и по правовым нормам. Когда в 991 году Гуго Капет вновь вернул себе Мелен, виконт, который защищал от него крепость, был повешен вместе со своей женой: не столько за бунт против своего короля, сколько за более страшное преступление - предательство клятвы верности, данной графу, своему непосредственному господину, который находился в стане короля. Зато окружение Капета просило пощады для всех остальных рыцарей замка: они стали участниками мятежа потому, что были вассалами виконта, и им ничего не оставалось, кроме как «доблестно служить», пишет хронист. Иными словами, верность господину главенствовала над верностью государству (217). Даже кровные узы, которые были безусловно более древними и священными, нежели обязательства перед государством, отступали на второй план по сравнению с долгом лично зависимого. «Можно, - гласит в Англии закон короля Альфреда, - взять оружие и защитить своего родственника, если он несправедливо обижен, но только, если обидчик не его сеньор; выступать против сеньора мы запрещаем». В знаменитой истории из англосаксонской хроники речь идет о членах одного рода, которых развела вендетта двух сеньоров, между которыми были поделены их оммажи, и эти родственники были вынуждены воевать друг с другом. Они смиренно приняли выпавшую на их долю участь: «Никто из близких не дорог нам так, как наш возлюбленный лорд», - говорят они. Важное признание. Вторит ему в середине XII века в уважающей законы Италии фраза из «Книги феодов»: «Против всех должны помогать вассалы сеньору - против своих братьев, сыновей и отцов» (218).

Дальше этого дело не шло, англо-нормандский судебник гласит: «Нет повелений выше повелений Господа Бога и католической веры». Но так мыслило духовенство. Рыцарство требовало большей самозабвенноеT. « Рауль - мой сеньор, и пусть он предает страшнее, чем Иуда, он мой сеньор» - эту тему варьировали множество раз множество произведений. Встречалась она и в жизни. «Если у аббата будет тяжба в королевском суде, - написано в английском договоре по поводу феода, - вассал будет держать его сторону даже против самого короля». Заключительная фраза свидетельствует о том исключительном уважении, которое сумела внушить монархия королей-завоевателей. Зато первая часть с непосредственностью, доходящей до цинизма, говорит, что обязанности быть верным придается главное значение, и никому и в голову не приходит, что существует еще и закон. Впрочем, стоит ли обременять себя подобными размышлениями? «Что мне за дело, если мой сеньор не прав, - говорит Рено де Монтобан, - грех будет на нем». Тот, кто предан целиком и полностью, своей самозабвенностью снимает с себя и всякую ответственность (219).

Мы процитировали самые разные свидетельства, относящиеся к разным временам и взятые из самых разных текстов. Неужели древние летописные свидетельства, юридическая литература и поэзия были настолько далеки от действительности, что свидетельства их ничего не стоят? Чтобы развеять эти сомнения, обратимся к Жуанвилю, бесстрастному, - если таковые бывали, - свидетелю, который жил при Филиппе Красивом. Я уже цитировал этот пассаж: один воинский отряд необыкновенно отличился в бою; чему же тут удивляться? Почти все воины в нем были или родней, или «абсолютными вассалами» капитана.

Но вот и оборотная сторона всего

того, о чем мы только что говорили. Та же самая поэма, которая так высоко ставит вассальные добродетели, представляет собой долгий рассказ о битвах, которые ведут против своих сеньоров вассалы. Иногда поэт проклинает их. Чаще ограничивается повествованием. И нет никакого сомнения, что подобными распрями была полна неспокойная и трагическая действительность. Думается, что поэтические картины бледнее того, что на самом деле происходило в действительности. Борьба крупных феодалов с королями; войны могущественных баронов со своими собственными слугами-вассалами; увиливание от военной службы, слабость вассальной армии, неспособной с первых дней своего существования справиться с завоевателями, - об этом и тому подобных фактах и событиях мы читаем на каждой странице истории феодализма. Вот, например, о чем свидетельствует документ конца XI века, в котором монахи монастыря Сен-Мартен-де-Шан, озабоченные выплатой арендной платы за мельницу, оговаривают все возможные помехи для этого, и, в частности, разорение мельницы в результате войны, которую затеют ее хозяева, два мелкопоместных дворянина. Выражено это опасение следующим образом: «если случится, что они учинят войну своим сеньорам или кому-нибудь еще». Иными словами, в те времена первым приходил на ум в качестве возможного врага именно господин. Но надо сказать, что поэты были гораздо суровее к предательству, чем жизнь. Легенда рассказывает, что Герберт де Вермандуа, который так подло предал Карла Простоватого, своего господина и короля, погиб, как погиб Иуда, повиснув на дереве. Но из истории мы знаем, что умер он в очень преклонных годах и умер от старости.

Но, конечно же, наряду с дурными вассалами были и хорошие; а больше всего тех, которые под влиянием корысти или настроения колебались от преданности к предательству. Так что перед лицом стольких свидетельств, противоречащих друг другу, нам остается только повторить строки поэта из «Коронации Людовика»:

Все принесли клятву верности, И тот, кто ей будет верен, И тот, кто забудет сразу.

Несмотря на наивность, этим объяснением не следует пренебрегать. Человек средневековья был, с одной стороны, глубоко привержен традициям, с другой - был игрушкой своих безудержных страстей, ему было легче почитать правила, чем постоянно им следовать. Те же самые противоречивые тенденции мы отмечали и в главе о кровном родстве. А это значит, что узел антиномий нужно искать глубже - в самом институте вассалитета, в его пороках и в его противоречиях.

Человеческие отношения и связи из чувства долга

Первые вассалы жили дружиной вместе со своим сеньором, и в каждом названии, пришедшем из этих времен, ощущается запах домашнего хлеба: хозяин был «старшим, стариком» (сеньор, герр) или раздающим хлеб (лорд), а его соратники - товарищами (газинди), парнями (vassi, thegns, knights), нахлебниками (buccellari, hlafoetan). Основой для верности были личные отношения, а служба носила характер товарищества.

Со временем отношения, поначалу ограничивающиеся «домашним кругом», неизмеримо расширились. Точно такого же уважения, какое оказывалось хозяину дома, требовали от людей, которые, пожив в этом доме, уехали и стали строить свою жизнь вдали от хозяина на тех землях, которые он им дал. Среди все увеличивающихся беспорядков короли и сильные мира сего надеялись обрести в этих отношениях опору своего пошатнувшегося могущества, а слабые найти покровительство и защиту. Желающие или вынужденные служить в то время уподоблялись членам дружины.

Но от людей, которые не едят господского хлеба и не делят хозяйской судьбы, от людей, чьи интересы вступают в противоречие с интересами хозяина, поскольку они не только не получают из его рук даров, но вынуждены отдать свои родовые земли и получить их обратно отягощенными всевозможными повинностями, - трудно было ждать почти что родственной преданности: связь лишилась своего живого человеческого содержания. Зависимость человека от человека вскоре стала производной от зависимости, в которой находились между собой земли.

Наследование феода вместо того, чтобы крепче связать между собой род вассала и род сеньора, наоборот, ослабило эту связь, укрепив привязанность человека к земле: наследник приносил сеньору оммаж только для того, чтобы не расстаться с феодом. И для жалких феодов ремесленников, и для почетных феодов рыцарей проблема была одинаковой и разрешалась сходным образом: сын живописца и сын плотника получали имущество отца только в том случае, если наследовали его ремесло (221). Сын рыцаря получал инвеституру, согласившись продолжать дело своего отца. Но навыки умелого мастера представляют собой нечто более реальное по сравнению с преданностью воина, который мог пообещать ее и таковым не быть. Указ 1291 года, перечисляя мотивы, по которым мог быть отозван судья французского королевского суда, указывает на пожизненное владение феодом, оно может сделать вассала пристрастным к одной из тяжущихся сторон. Разве это не свидетельствует о полной утрате привязанности к господину при наследовании феода?(222)