Шрифт:
ДЖОРДЖ ОРУЭЛЛ
Ф Е Р М А Ж И В О Т Н Ы Х
Глава 1
Мистер Джонс, владелец фермы "Усадьба", запер курятник на ночь, а лазы под ним закрыть позабыл - слишком он был пьян. Пятно света от фонаря, танцуя по земле, отмечало все извилины пути, по которому прошествовал мистер Джонс через двор к заднему крыльцу. Там он швырнул свои сапоги и, нацедив на кухне последний в этот день стаканчик, добрался, наконец, до постели, в которой давно уже похрапывала миссис Джонс.
Свет в окне спальни погас, и тотчас же в дворовых постройках послышались шум шагов, хлопанье крыльев. Еще днем животное население фермы обошел слух о том, что прошлой ночью старик Майор, премированный белый хряк, видел удивительный сон, о котором он обязательно хочет сообщить всем животным. Было решено собраться в большом амбаре, как только мистер Джонс благополучно уберется на покой.
Старик Майор - так всегда его называли, хотя на выставке он был известен под именем Уиллингдонского
У дальней стены большого амбара, на высоком соломенном ложе, словно на трибуне, возлежал Майор. Свет от фонаря, свисавшего с балки, падал прямо на него. Майору было уже двенадцать лет, и он в последнее время стал немного неповоротлив, но выглядел все еще величественным, а повадку имел мудрую и доброжелательную, несмотря на то, что клыки его никогда не были подпилены. Постепенно амбар начал наполняться животными, которые, войдя, устраивались поудобнее, каждый на свой манер. Первыми пришли все три собаки: Джесси, Блюбелл и Пинчер, а затем свиньи, которые расселись на соломе у самой трибуны. Куры устроились на подоконниках, голуби вспорхнули на стропила, овцы и коровы улеглись вслед за свиньями и в ожидании занялись жвачкой. Обе ломовые лошади, Боксер и Люцерна, вошли одновременно, очень медленно и осторожно ставя свои волосатые огромные копыта, чтобы не задеть случайно какую-нибудь зверушку, укрывшуюся в соломе. Люцерна была добродушная матрона средних кобыльих лет; после четвертого по счету жеребенка ей уже не удалось вполне восстановить фигуру. Боксер громадное животное, почти двухметрового роста, обладал силой, которая сделала бы честь паре обычных лошадей. Из-за белой полосы, вытянутой вдоль носа, морда его имела глуповатый вид, да он и вправду не блистал разумом, но зато пользовался всеобщим уважением за ровный характер и огромную работоспособность. Вслед за лошадьми пришла Мюриэль - белая коза, а затем Бенджамин - осел. Бенджамин был старше всех животных на ферме и отличался самым скверным характером. Говорил он редко и, к тому же, его замечания довольно-таки отдавали нигилизмом. Он говорил, что, мол, Бог дал ему хвост отгонять мух, но он предпочел бы, чтобы не было ни мух, ни хвоста. Лишь он один среди всех животных фермы никогда не смеялся. Если его спрашивали - почему, он отвечал, что не видит вокруг ничего смешного. И, тем не менее, Боксеру он был предан, хотя скрывал это. Воскресенье обычно они проводили вдвоем - паслись бок о бок и молчали.
Едва обе лошади улеглись, как в амбар приковылял недавно осиротевший выводок утят. Покачиваясь и попискивая, они разыскали место, где на них никто не мог наступить. Люцерна устроила нечто вроде загородки, осторожно согнув свою переднюю ногу, и утята, угнездовавшись там, немедленно уснули. В последнюю минуту в амбар мелкими шажками вошла Молли, глуповатая и хорошенькая белая кобылка, которую мистер Джонс запрягал в свою пролетку. Жуя кусок сахара, она улеглась на видном месте, поигрывая белой гривой, чтобы привлечь общее внимание к вплетенным в нее красным лентам. И самой последней вошла кошка, которая по обыкновению постояла, высматривая наиболее теплое местечко, наконец, втиснулась между Боксером и Люцерной и там, довольно мурлыкая, пролежала до самого конца, пропустив мимо ушей почти всю речь Майора.
Все животные фермы были теперь в сборе, за исключением старого Мозеса, ручного ворона, который спал себе на жердочке за дверью господского дома. Убедившись в том, что все собравшиеся удобно устроились и внимательно ждут, Майор прочистил глотку и начал:
– Товарищи, вы уже слышали о странном видении, посетившим меня прошлой ночью. Но об этом я расскажу позднее. Сначала я расскажу вам кое-что. Товарищи, я знаю, мне уже недолго осталось быть с вами. Думаю, что должен поделиться перед смертью теми знаниями, передать вам ту мудрость, которую я сумел приобрести за свою долгую жизнь. Лежа в одиночестве, я имел немало времени для размышления, и могу сказать, что к исходу моих дней понял сущность всей жизни на земле и думы всех обитающих на ней животных. Об этом я и хочу поговорить.
Прежде всего, товарищи, какова, в сущности, наша жизнь? Посмотрите правде в глаза: она изнурительна, несчастлива и коротка. Мы появляемся на свет, пищи нам дается как раз столько, чтобы душа не рассталась с телом, и заставляют нас в то же время трудиться до последнего предела наших сил, а в ту же самую минуту, когда мы становимся нетрудоспособными, нас гнусно и жестоко убивают. Ни одно животное в целой Англии не знает свободы. Жизнь животного - нищета и рабство. Вот неприкрытая правда.
Таков ли естественный порядок вещей в природе? Так ли нища наша страна, что она не в состоянии предоставить достойную жизнь тем, кто населяет ее? Нет, товарищи, тысячу раз нет! Почва Британии плодородна, климат ее благоприятен, страна в состоянии дать пропитание в изобилии гораздо большему числу животных, чем живет в ней ныне. Одна лишь наша ферма могла бы обеспечить дюжину лошадей, двадцать коров, сотни овец - и все бы они жили в радости и
Человек - единственное существо, которое потребляет, но не производит. Человек не дает молока, не несет яиц, он слишком слаб, чтобы тащить плуг, слишком медленно бегает, чтобы ловить зайцев. И, тем не менее, он - господин над всеми животными. Он посылает их на работу, а потом возвращает им от плодов их труда лишь столько, чтобы они не умерли с голода. Остальное же забирает себе. Нашим трудом обрабатывается земля, нашим навозом она удобряется и, тем не менее, ни один из нас не владеет ничем, кроме собственной шкуры. Вы, коровы, которых я сейчас вижу перед собой, сколько тысяч галлонов молока вы дали в этом году? А что сделал человек с этим молоком, которым могли быть выкормлены молодые бычки? До последней капли пошло оно в желудки наших врагов. А вы, куры, сколько яиц снесли вы в этом году - и сколько из них раскрылось под клювиком цыпленка? А ведь все остальное ушло на рынок, чтобы карманы Джонса и его работников наполнились деньгами. А ты, Люцерна, скажи, где четыре жеребенка, выношенные тобою? Они могли бы стать отрадой и поддержкой твоей старости, но были проданы лишь только каждому исполнился год, и ты никогда не увидишь их больше. Четырех жеребят принесла ты в мир, всю жизнь ты трудишься в поле - что ты получила за это, кроме тощей торбы с овсом и деревянного стойла?
И даже то жалкое существование, что мы влачим, не завершается естественно. Я не на свою жизнь жалуюсь - ведь мне еще повезло. Я достиг двенадцатилетнего возраста, у меня было больше четырехсот детей. Это единственная судьба хряка. Но в конце концов ни одно животное не уйдет от острого ножа. Вы, молодые подсвинки, сидящие сейчас передо мной, знайте - каждый из вас изойдет визгом под ножом мясника не позднее, чем через год. К этому последнему ужасу приходим мы все неизбежно - коровы и свиньи, куры и овцы, все без исключения. Даже лошадей и собак ожидает не лучшая участь. Боксер, в тот самый день, когда твои мощные мускулы утратят силу, Джонс пошлет тебя к живодеру, который перережет тебе горло и сварит твое мясо для кормежки гончих собак. А с собаками, которые состарились и потеряли зубы, Джонс поступает просто - кирпич на шею - и в ближайший пруд.
Что же, товарищи, разве не предельно ясно, что все зло в нашей жизни исходит из тирании человеческих существ? Стоит лишь избавиться от человека, и продукты нашего труда станут нашей собственностью. Чуть ли не в один день мы можем стать свободными и богатыми. Что же мы должны сделать? Ну, конечно же, приложить все силы наши, отдаться душой и телом делу свержения человеческой породы. Вот мой завет, товарищи: ВОССТАНИЕ! Я не знаю, когда оно произойдет - быть может, через неделю или через сто лет, но я уверен, так же как в том, что лежу сейчас на соломе, - рано или поздно справедливость восторжествует. Устремите все ваши помыслы к этому на то короткое время, что остается вам прожить. И самое главное, передайте этот мой завет тем, кто придет после вас, чтобы будущее поколение продолжало борьбу до победы!
И помните, товарищи, ваша решимость должна быть непоколебимой. Никакие доводы не должны отвлечь вас от прямого пути. Не слушайте тех, кто скажет вам, что у человека и животного общие интересы, что его процветание означает процветание и для вас. Все это - ложь. Человек не служит ничьим интересам, кроме собственных. Но среди нас, животных, да будет полное единение, полное содружество в общей борьбе. Все люди - наши враги. Все животные - наши друзья!
В этот момент поднялась страшная суматоха. Пока Майор говорил, четверка больших крыс выползла из нор и уселась на задних лапах послушать речь. Собаки, внезапно заметившие зверьков, кинулись к ним, и лишь быстрота, с которой крысы нырнули в нору, спасла их от смерти. Майор поднял копытце, призывая к молчанию.
– Товарищи, - сказал он, - вот вопрос, который надо уладить. Дикие животные: крысы, зайцы - друзья они нам или враги? Давайте проголосуем. Друзья ли нам крысы? Ставлю вопрос на голосование.
Голосование состоялось немедленно, и большинством голосов было решено, что крысы - друзья. Оказалось лишь четверо несогласных: три собаки и кошка, которая, как позднее выяснилось, голосовала "за" с обеими сторонами. Майор продолжал:
– Мне осталось сказать немного. Я повторяю лишь: помните всегда - наш долг враждовать с человеком! Всякий, кто передвигается на двух ногах - враг. Все четвероногие и крылатые - друзья. И запомните - сражаясь с человеком, мы не должны перенимать его обычаев. Даже победив его, мы не должны унаследовать его пороки. Ни одно животное не должно жить в доме, спать в кровати, носить одежду, пить алкогольные напитки, курить табак, прикасаться к деньгам, заниматься торговлей. Все обычаи человека - зло. И превыше всего - ни одно животное не смеет убить другое животное. Все животные равны!