Ферма
Шрифт:
По словам Цецилии, община отреагировала так, как реагировала всегда: проглотила страшные новости подобно тому, как океанская пучина глотает тонущий корабль. Свиней забили, словно они были свидетелями преступления, свинарник разобрали по дощечкам. На похоронах Анны-Марии Цецилия подошла к Хокану, коснулась его руки и спросила, почему это случилось. Это было не обвинение, а печальный вопрос, на который мог ответить лишь сам Господь. Но Хокан сердито стряхнул ее руку и заявил, что не имеет ни малейшего понятия. Быть может, он сказал правду, что, впрочем, не помешало ему извлечь выгоду из этой смерти. Он расширил границы своего
Цецилия вот уже некоторое время говорила без умолку. Губы у нее пересохли и потрескались. Я забеспокоилась, что она переутомилась, и попросила ее оставаться на скамейке, а я пока принесу ей чего-нибудь прохладительного. До конца дней своих я буду сожалеть о своем решении. Мне ни в коем случае не следовало прерывать ее. Когда я вернулась с чашкой кофе, на прежнем месте ее уже не было. Скамейка была пуста, а на берегу пруда я увидела небольшую толпу. Цецилия забрела в него и стояла по пояс в воде, но при этом выглядела на удивление спокойной. Она даже скрестила руки на груди. Белое больничное платье промокло насквозь и облепило ее, напомнив мне картину крещения в реке, когда послушница ждет священника, который окунул бы ее в воду. Но вместо этого прибежал санитар и подхватил Цецилию на руки. Она наверняка была легкой как пушинка. Я последовала за ними к дому престарелых, где ее поспешно унесли в кабинет врача на осмотр. Воспользовавшись всеобщим замешательством, я вернулась к Цецилии в комнату и обыскала ее от пола до потолка, поражаясь тому, как мало у старушки обнаружилось личных вещей. Очевидно, почти все ее имущество было пущено с молотка. В выдвижных ящиках комода лежали книги, но это были сборники сказок и детских рассказов; ни Библии, ни каких-либо романов я там не увидела. И лишь в гардеробе я нашла вот эту кожаную сумочку. Раньше Цецилия работала учительницей и, наверное, в ней она носила учебники и тетради. Я взяла ее, поскольку мне требовалась нормальная вместительная сумка, в которую можно было сложить мои заметки и улики, а не непрактичный и нелепый дамский ридикюль…
***
Мы с матерью вскочили на ноги одновременно, когда снизу донесся шум — кто-то пытался войти в квартиру. Вот открылась входная дверь. Мы услышали, как лязгнула дверная цепочка, поначалу громко, а потом — намного тише, после второй, более осторожной попытки вторжения. Я собственными глазами видел, как, вняв моей просьбе, мать сняла цепочку с двери, но, очевидно, вновь накинула ее, когда я отвернулся, будучи убеждена в том, что отец непременно явится без приглашения и предварительного звонка. Нам было слышно, как чья-то рука шарит внизу, возясь с цепочкой и пытаясь открыть замок. Мать воскликнула:
— Он здесь!
Она в панике принялась собирать все свои улики и доказательства, поспешно складывая их обратно в сумку. Мелкие предметы она распихивала по передним кармашкам, а те, что покрупнее, включая ржавую железную коробку, укладывала в сумку, причем в строгом порядке. Мне стало ясно, что она уже проделывала это раньше, причем неоднократно, держа улики под рукой и готовясь бежать при малейшей опасности. Не прерывая сборов, мать метнула взгляд на дверь, ведущую в сад на крыше:
— Нам нужен запасной выход!
Отец обманул нас.
Собрав сумку, мать уже готовилась повесить ее на плечо, когда я накрыл ее руку своей.
— Это не папа.
— Это он!
— Нет, не он. Пожалуйста, подожди меня здесь.
Я оборвал ее довольно-таки резко. У меня больше не было сил сохранять спокойствие, и я жестом предложил матери оставаться на месте, сомневаясь, правда, что она выполнит мою просьбу. Сам же я поспешно сбежал по лестнице вниз, в прихожую. Марк перестал сражаться с дверью и, просунув ногу в щель, пытался расширить ее, одновременно прижав к уху телефон и, очевидно, собираясь позвонить мне. Я, увлекшись рассказом матери, совсем забыл о нем. А ведь мне следовало догадаться, как Марк отреагирует, — он уже и так выразил беспокойство из-за того, что я остался с ней один на один. Понизив голос, я сказал:
— Извини, что не позвонил, но ты очень не вовремя.
Я вовсе не хотел, чтобы это прозвучало столь агрессивно. Марк явно растерялся. Я же ударился в панику: я долгие годы выстраивал свой обман и сейчас понимал, что эта насквозь прогнившая ложь рушится на глазах, причем я вряд ли успею придать хотя бы видимость приличия ее коллапсу. Уже не владея собой, я взмахом руки попросил его отойти на шаг, захлопнул дверь, снял цепочку и распахнул дверь настежь. Марк собрался было заговорить, но тут же замер с открытым ртом, глядя поверх моего плеча.
В дальнем конце коридора стояла мать, сжимая в руках сумочку. В переднем кармане ее джинсов я заметил очертания деревянного ножа. Мы втроем застыли как вкопанные, глядя друг на друга. Наконец мать сделала маленький шаг вперед, оценивающе оглядела дорогой костюм и туфли Марка, и осведомилась:
— Вы врач?
Марк покачал головой:
— Нет.
Обычно вежливый и разговорчивый, он ограничился коротким односложным ответом, явно не зная, как вести себя.
— Это Крис прислал вас?
— Я живу здесь.
Я пришел ему на выручку:
— Это Марк. Это его квартира.
Слишком поздно я сообразил, сколь жалко прозвучали эти слова после того, как я долгие годы мечтал о том, как познакомлю его со своими родителями. И все закончилось тем, что я представил его как домовладельца, а не своего возлюбленного. Мать переключила внимание с его одежды на лицо и сказала:
— Меня зовут Тильда. Я — мама Даниэля.
Марк улыбнулся и собрался было шагнуть вперед, но вовремя спохватился, поняв, что перемирие пока еще очень хрупкое.
— Рад познакомиться с вами, Тильда.
По какой-то причине матери не понравилось, как он произнес ее имя, и она осторожно отступила на шаг. Стараясь взять себя в руки, она поинтересовалась:
— Вы хотите, чтобы мы ушли?
— Вы можете оставаться здесь столько, сколько захотите.
— А вы?
Марк покачал головой:
— Нет. Дайте мне одну минуту, и я уйду.
Мать уставилась на него, что при других обстоятельствах выглядело бы крайне невежливо. Марк выдержал ее взгляд с безмятежной улыбкой. Мать первой отвела глаза и, глядя себе под ноги, пробормотала: