Ферма
Шрифт:
— И какими соображениями ты руководствовалась? Своими детскими воспоминаниями о нем?
— Он не мог измениться.
— Ты сама только что говорила, что мой папа изменился, причем всего за одно лето.
— Крис — совсем другой.
— В каком смысле?
— Он слаб духом.
Учитывая, что она только что обвинила отца в совершении тяжких насильственных преступлений, ее замечание почему-то показалось мне чрезмерно язвительным и обидным. Наверное, потому, что изо всех смертных грехов слабость мать полагала самым презренным. Ну и, конечно, раз отец слаб духом, то и я, без сомнения, тоже.
— Твой отец — сильный человек?
— Его невозможно подкупить. Он не пьет. И не курит. Он был местным политиком. Хотя кому-то это может показаться
— Мам, он считал, что это ты убила Фрею.
— Да.
— Тогда почему ты решила вернуться к нему, если искала того, кто поверит тебе? Ведь ты сбежала от него именно потому, что он тебе не поверил!
Чтобы не разговаривать, сидя друг к другу спиной, мать развернулась ко мне, и теперь мы устроились на постели, соприкасаясь коленями, словно два подростка, поверяющих друг другу самые сокровенные тайны.
— Ты прав, когда ставишь под сомнение мое решение. Но в данном случае обвинение было выдвинуто не против меня. Речь шла о преступлениях, совершенных другими людьми. И, в отличие от той давней истории, теперь я располагала фактами и уликами, именами и датами. Я всего лишь попросила бы его быть объективным.
Я отважился на маленькую провокацию:
— Я готов согласиться с тобой при одном условии: он правильно понял и оценил события лета шестьдесят третьего года. И поэтому ты надеялась, что он все поймет правильно еще раз?
Мать в отчаянии подняла глаза к небу.
— Значит, и ты поверил, что это я убила Фрею!
— Нет, не поверил, мам. Но если твой отец неправильно истолковал твой поступок, почему ты решила обратиться к нему вновь?
Глаза матери наполнились слезами.
— Потому что я хотела дать ему еще один шанс!
Поскольку она призналась в том, что действовала под влиянием эмоций, я перестал ерничать и попытался разобраться в чисто технических вопросах. Не исключено, что она пыталась связаться с ним еще летом, я просто об этом не знал.
— Когда ты в последний раз виделась с ним?
— Он написал мне после смерти мамы.
То есть примерно десять лет назад. Помню, как мать читала какое-то письмо, сидя за кухонным столом с остатками завтрака. Я учился в школе. Заканчивался второй семестр. Боясь, что дурные вести отвлекут меня от сдачи экзаменов, мама попыталась спрятать письмо, но я, мельком глянув ей через плечо, заметил шведские буквы и поинтересовался, в чем дело. Новость не произвела на меня особого впечатления. Бабушка никогда не приезжала к нам и вообще не поддерживала с нами связь. Она была для нас совершенно чужим человеком. Письмо пришло уже после ее похорон, лишив мать возможности поехать и присутствовать на них. Поскольку после того они больше не общались, я спросил:
— Почему ты была уверена, что адрес не изменился?
— Отец никуда и никогда не уедет оттуда. Он построил эту ферму собственными руками и умрет там.
— И ты даже не позвонила предварительно?
Я решила, что не стоит этого делать. Захлопнуть дверь перед чьим-либо носом труднее, чем просто повесить трубку. Так что, как видишь, у меня были свои сомнения. На велосипеде я бы туда просто не доехала. Значит, оставался единственный выход — угнать наш фургон и уже на нем пересечь почти всю Швецию. Я спрятала велосипед так, чтобы его не было видно с дороги, и пробралась к ферме по полям, чтобы они меня не заметили. Если ты усомнился в моих словах, когда я сказала, что Норлинг последовал за мной, то совершил ошибку. Его автомобиль стоял возле фермы, на подъездной дорожке — что меня ничуть не удивило. Проблема заключалась в том, что он был припаркован прямо перед нашим фургоном, так что выехать на нем я не могла. Но и смириться с тем, что это конец, я тоже не желала. Я решила, что сяду за руль и вырвусь на свободу, протаранив роскошный лимузин Норлинга и вытолкав
Я украдкой заглянула в окно и увидела, что Норлинг разговаривает с Крисом. Хокана нигде не было видно, но он наверняка должен был скоро приехать. В дом я входить не собиралась, поскольку ключи были у меня с собой, в сумочке. Со всех ног бросившись к фургону, я открыла дверцу, забралась внутрь, с грохотом захлопнула ее за собой и опустила защелку. Я завела мотор, и старый фургон отозвался дребезжащим ревом. Из дома выскочил Крис. Когда я подала фургон назад, он забарабанил кулаком по дверце, пытаясь открыть ее. Я не обратила на него внимания, переключила скорость и дала полный газ, направляясь в машину Норлинга, но в самый последний момент передумала и объехала его лимузин — иначе он мог бы обратиться в полицию, и меня обвинили бы в нанесении противозаконного ущерба. Поэтому я свернула и поехала прямо через свой драгоценный огород, безжалостно давя колесами лук и кабачки, уничтожая долгие месяцы тяжкого труда, повалила изгородь и вылетела на дорогу. Фургон потерял скорость и остановился посреди дороги. Крис бежал за мной. Я видела его в боковое зеркальце на фоне раздавленных овощей. Зрелище было душераздирающее, наша мечта приказала долго жить — с фермой было покончено. Когда Крис поравнялся с фургоном, я надавила на газ и покатила прочь.
Они обязательно стали бы преследовать меня на своих дорогих автомобилях, устроив гонки на узких проселках, а засечь белый фургон было бы нетрудно, поэтому я мчалась на огромной скорости, не разбирая дороги и поворачивая наобум.
Оторвавшись от них, я по карте наметила маршрут к отцовской ферме. По моим расчетам, весь путь должен был занять примерно шесть часов. Управлять фургоном не так-то легко, он неуклюж и плохо слушается руля. А тут еще погода испортилась, солнце скрылось за тучами, пошел дождь. Я пересекла границу между областями, оставив позади Халланд и въехав в Вестергетланд, где мне пришлось остановиться, чтобы залить бак бензином. На заправочной станции мужчина за кассой поинтересовался, все ли со мной в порядке. От такого проявления доброты я едва не расплакалась. Я заявила ему, что со мной не просто все в порядке — я в восторге. Я отправилась в великое путешествие, самое большое в своей жизни, пусть и последнее. Я нахожусь в пути уже много месяцев и потому выгляжу неважно, но теперь я уже почти приехала.
Взглянув на свое отражение в зеркале туалета заправочной станции, я вынуждена была признать, что за последние несколько недель изрядно похудела и совершенно перестала заботиться о своей внешности. А ведь к женщинам относятся с подозрением — причем с куда большим, чем к мужчинам, — если они перестают следить за собой. Внешний вид очень важен, если пытаешься убедить посторонних людей в своем здравомыслии. Я умылась, воспользовавшись здоровенным куском резко пахнущего розового мыла, пригладила волосы, заправила непокорные выбившиеся пряди, выскребла грязь из-под ногтей — словом, постаралась привести себя в порядок, чтобы в должном виде предстать перед отцом, который был помешан на чистоте. Он всегда говорил: «Если мы живем в деревне, это не значит, что мы должны походить на свиней, вывалявшихся в грязи».
Дневной свет угасал, и иностранец наверняка заблудился бы в здешних краях, если бы руководствовался только картой. Но это был мой дом. Я не была здесь чужестранкой. И хотя прошло целых пятьдесят лет, ландшафт остался тем же. Я узнавала знакомые места — мосты, большие семейные фермы, реки и леса, причудливые и старомодные местные городки, казавшиеся мне в детстве гигантскими мегаполисами, универмаг высотой в три этажа, бурлящие жизнью площади, дорогие бутики, где местные модницы покупали эксклюзивные французские духи, и мрачные табачные лавки, в которых мужчины запасались сигарами и жевательным табаком. Проезжая здесь теперь, я видела маленький город, засыпавший в десять вечера, и притаившийся в узком проулке одинокий бар с неприметным фасадом и вывеской, в котором засиделась дюжина человек, не желавших ложиться в постель с заходом солнца.