Ферзи
Шрифт:
Приближённые с каким-то сумасшедшим единодушием избегали сурового и весьма страшного в гневе завхоза, что пытался выбить из них хоть какие-то объяснения или точные указания. Зато с не меньшим упорством появлялись то возле хранилища артефактов, то у хозяйских спален, как плесень на сыре: сколько ни избавляйся, а краешек зеленен. Снетап Сигурдович иногда ощущал себя последним бастионом перед ордой оголодавших шакалов, готовых от страха или же малодушия растянуть последние запасы на закуску. Да что там бастионом! Среди бесцельно слоняющихся или напротив погружённых в глубокую панику чародеев бывший пират порой ощущал себя главнокомандующим или боевым капитаном, жаль, только, что в приюте для блаженных. Другие работники обслуживающего звена, похоже, этой идеей так же прониклись. И Кайло - усатый иностранный повар, слегка коверкавший слова,
Вот как сейчас его в разгар погрузки попытался отвлечь молоденький парень из дежурных, только что за рукав не дёргал, как юнга малолетний:
– Снетап Сигурдович, - юноша слегка картавил, от чего собственное отчество показалось завхозу ругательством, - Тут из зверинца вам от кузена прислали. Сразу читать будете иль кому из чародеев дать.
– Козлу портовому дай, - привычно огрызнулся мужчина, заставив курьера так же привычно икнуть, - нашлась давалка.
Крупный, слегка неповоротливый из-за разросшегося на лёгкой сухопутной службе живота, завхоз грубовато выхватил из рук цилиндр и одним ударом ладони выбил крышку, как пробку из бутылки. На подоконник тут же был выложен мешочек с небольшой, скорее символической ввиду родственных связей, мздой, которую, впрочем, опытный пират пересчитывать на глазах у посторонних не спешил, и грязноватая записка, выведенная по старому образцу молоком поверх обычных заверений в верности и признании. Пришлось откладывать в сторону совершенно ненужные счёты, чей вид и позвякивание просто успокаивали Снетапа Сигурдовича в нервных ситуациях, и осторожно, придерживая двумя руками ворочать замусоленный листок вперед блёклым, каким-то совершенно не летним утренним светом. Чем дольше штабной завхоз вертел листок, вчитываясь в бегло разбросанные знаки, тем больше суровело его слегка одутловатое лицо. Наблюдавший за этой метаморфозой паренёк заметно разнервничался, теребя воротник форменной рубашки, словно она принялась неожиданно его душить. Все в штабе номер шесть знали: в гневе бывший пират страшен.
– Вот что, сынок, - наконец проговорил Снетап Сигурдович, похлопывая посыльного по плечу, от чего тот едва не присел, - беги-ка ты к Филантьеву и передай, чтоб парочку ям в своём зверинце выделил из пустых, а то знаю я его шуточки.
Парень понятливо кивнул и метнулся по коридору, будто опасаясь, что ему в спину прилетят завхозовские счёты. Снетап Сигурдович рвения не оценил. Мужчина методично разрывал на мельчайшие клочки столь своевременные вести от своего осведомителя, придавливая их в влажную землю стоящего рядом фикуса. Вероятно, именно для таких неотложных целей горячо любимые покойной Госпожой Травницей вазоны и располагались по всему штабу, как отголоски будуара. Плюнув на закопанный компромат, для пущей надёжности, завхоз вытянул из-под пиджака ярко-красный болтун и со вздохом набрал код бывалого чародея-погодника со своей последней шхуны, а заодно и помощника одного из приближённых:
– Жумпель, мне тут птичка понашёптывала, что возле Березняков ищейки ошиваются. Может, пихни там своих и ребят поднимите. Устроим им разминку и перестрахуемся на всякий случай. А если старшие возникать будут, скажем, учения... эти... плановые!
Закончив разговор, Снетап Сигурдович запихнул обратно артефакт, тщательно расправил складки на дорогой ткани и, приоткрыв форточку, что есть мочи, а лёгкие у бывшего моряка были такие же знатные, рявкнул:
– А ну, ленивые задницы, поторапливайтесь! Все на загрузку! Вытягивайте глистов с казарм! Старшин ко мне!
От его громогласного крика движение за окном ускорилось. Ободрённые рёвом начальства вояки снова пришли в действие и с преувеличенным рвением похватались за ящики. Из казарм выгнали праздно валявшихся рядовых, погоняя криками и бранью. Любо-дорого посмотреть. Снетка Шпак помимо воли расплылся в щербатой улыбке:
– Будем к осаде готовиться...
***** ***** ***** ***** *****
Яританна уже несколько раз подряд брала в руки огрызок карандаша и так же неизменно откладывала его в сторону. Отчёт с мёртвой точки не двигался, пребывая в состоянии пустых пометок и россыпи удачных словесных оборотов, отдающих изрядным интеллектуальным превосходством и буквально пышущих глубиной познаний. Что-нибудь новое воспалённый мозг выдавать отказывался, предпочитая ограничиваться головной болью и роем мельтешащих перед глазами чёрных точек.
"Триликий, напомни мне на досуге, никогда не подбираться ко дну резерва, а лучше, вообще отказаться от чародейства как такового!" - мысленно взмолилась Чаронит, страдальчески возводя глаза к стареньким часам.
Заклинательство, казавшееся таким простым и доступным на первый взгляд, показало всё своё коварство, когда денег в рюкзаке не перевалило и за половину. Каждая монетка оттягивала на себя по капле резерва, создавая длительную связку, что в пересчёте на десятки и сотни выходила для среднестатистической чародейки практически неподъёмной. Девушка даже пару раз порывалась смошенничать, но как-то совершенно не к месту вспоминалась протекающая крыша в веранде, старый продавленный диван в гостиной и совершенно растрескавшийся пол в прихожей. Поэтому духовник лишь плотнее стискивала зубы и упрямо зачерпывала новую пригоршню добычи, на уровне автоматизма проговаривая слова-схему заклятья. К концу она даже свыклась с ощущением рваной боли в районе затылка, погружаясь в подобие слабого транса. Теперь вот приходилось мучиться от последствий собственного героизма в вопросах выживания и благоденствия их маленькой семьи.
"И где же эта Эл, когда она так нужна!
– едва не взвыла терзаемая истощением девушка, прикладывая ко лбу тарелку, так как кружки и ложки уже были бессовестно горячими, а других народных средств снятия головной боли духовник просто не знала.
– Почему, когда ты чувствуешь себя здоровой, от неё просто отбою нет, а стоит хоть слегка приболеть и травницы как не бывало? Сейчас, видать вора отлавливает со своими примочками. Вот и смысл на него травы переводить, когда человек сам явно против лечения. Может ему морда опухшая нужна для конспирации, а она..."
Танка с грустью посмотрела сначала на дверь, потом на раскрытую травницкую сумку, но самоуправствовать не решилась, памятуя о милейшей привычке компаньонки переливать зелья в первые попавшиеся ёмкости, не особенно заморачиваясь сменой предыдущих этикеток.
"Лечь бы сейчас поспать на часок, а лучше... на два! Так, чтобы прогревались кости и лёгкий сквознячок витал под потолком, чтобы не надо было никуда спешить, чтобы пару дней не видеть никого постороннего и просто наслаждаться током энергии под кожей и хорошей книгой. Мечты, мечты".
Усилием воли девушка вновь заставила себя взять в руки найденный на полатях огрызок карандаша и вывести на дешёвеньком листе первый пункт плана. Истёртый грифель натужно скрипнул, продирая борозды в бумаге, в знак протеста против эксплуатации почётных ветеранов. И мучившейся чародейке на миг показалось, что эти борозды прорыли у неё в мозгу. Слегка провернув карандаш, она попыталась продолжить - скрип повторился притом в ещё более мерзкой тональности. Танка упрямо перевернула коварное писчее приспособление - и снова неудача. И четвёртый, и пятый раз не принесли результата, девушка даже задумалась над тем, чтобы попытаться найти в рюкзаке свой собственный карандаш, когда по раме негромко постучали.
– Какого ляда!?!
– искренне обрадовалась появлению новых лиц духовник.
Настолько искренне, что от её оскала, с которым девица изволила выглянуть в окно, запросто мог бы случиться сердечный приступ у средних размеров вурдалака.
Только вот стучавший был крепок духом и к нечисти отношения не имел. По правде, Танка сперва его даже не заметила, ожидая увидеть Виля, Эл или кого-нибудь из вчерашних ищеек, явившихся за компенсацией морального ущерба. Мелкая тощая старушка, скрученная радикулитом в причудливую литеру старо-магнарского алфавита, едва доставала до подоконника и являла собой вид настолько жалкий, что Чаронит не знала, просят у неё милостыни или милости. Ветхое тряпьё, сырое и грязное, до самой земли свисало со скрюченной спины. В его ворохе седой кляксой едва просматривалась сморщенная остроносая голова, с впалыми бельмастыми глазами и разодранным подбородком. Тощая, покрытая заскорузлой грязью, рука цепко сжимала кривую истёртую палку, продолжая молотить по косяку.