Февральский дождь

Ерёмин Виталий

Я позвонил заместителю министра внутренних дел генералу Рудневу. Не раз встречался с ним, брал интервью. Подчеркнул парадокс истории – судимая малолетка ищет защиты у ментов. Руднева это заинтересовало. Договорились, что он поручит местному отделу внутренних дел разыскать больного спидом подростка и тех, кто угрожал Даше. Поручит также транспортной милиции найти девчонок на Казанском вокзале.

Через два дня позвонила инспектор по делам несовершеннолетних. Первая мысль у меня была: неужели Денис что-то натворил?

– С вами хочет поговорить ваша

подопечная. Все-таки попалась. На дзюдоисток нарвались.

У Даши был помятый вид. Мне почему-то стало смешно, чего я не мог скрыть. Метёлка совсем разобиделась. Слезы по щекам. Но меня это не трогало. В руках у нее была сумочка Жени.

– Дзюдоистки не стали писать заявление. А зря. Не мешало бы вашей метёлке посидеть, – сказала инспектор.

Я напомнил, что она как раз этого добивается. Инспектор знала о моем разговоре с генералом Рудневым.

– Так ведь пришло сообщение. Нашли того, со спидом.

Мол, угроза миновала. Я так не считал. Не спидом, так гонореей заразят. Уличные подростки соревнуются в злопамятности и жестокости.

– Шли бы вы с миром, но в задницу, – грубо сказала Даша.

Даже подруга ее сделала большие глаза.

Инспектор утомленно взглянула на меня:

– Ну, что вы возитесь с этой оторвой?

– Вдруг повзрослеет и станет специалистом по подростковой преступности.

– Вы серьезно? Да она просто манипулирует вами. Ну что? Звонить дзюдоисткам?

Я взглянул на Дашу. Она сделала ручкой игривый жест.

– Звони, все равно мне больше двух лет не дадут. Да если даже трояк – переживу.

Она меня разозлила. Я попросил инспектора оставить меня с ней наедине.

Инспектор вывела подругу.

Я показал глазами на сумочку, которую Даша теребила в руках.

– Эта сумочка моей дочери.

Глаза у Даши чуть не выпали из орбит.

– Обалдеть!

– На тебе теперь два гоп-стопа. Это минимум восемь лет. А ты выкобениваешься.

Даша опустила голову. Протянула мне вещественное доказательство:

– Заберите. Здесь все, как было. Мы только поели пару раз в буфете.

– А как я объясню, чего вдруг ухожу с твоей сумочкой?

Даша растерянно молчала. Простонала:

– Ой, в какой же я какашке!

– Дочь точно не будет заявлять, – пообещал я. – Ладно, напиши из колонии. Держи себя там.

– Угу, – пообещала Даша.

Она получила, сколько добивалась – два года. Ее отправили в рязанскую малолетку. Там она раскрутилась – чуть не задушила стукачку. Получила за покушение на убийство довесок. Ее отправили в колонию особого режима. Она была уже совершеннолетней. Так она стала самой молодой особо опасной рецидивисткой страны.

Через год я приеду в эту уникальную колонию, всю в решетках, напоминающую зоопарк. К этому времени Даша успеет подхватить туберкулез в открытой форме и стать пассивной лесбиянкой. Я попытаюсь освободить ее и еще двух женщин с той же перспективной, что и у нее – перспективой гибели.

Я презираю журналистику, первую среди сволочных профессий, но признаю ее возможности. Журналистика

позволяет вовлекаться в помощь – делать что-то полезное для людей. Если журналист хотя бы изредка это не делает – он фуфло графоманское, а не профессионал.

Мне удалось освободить только одну женщину. Не Дашу. По закону подлости, наименее достойную. После этого Даша меня возненавидела. А потом, осознав, что я никак не мог повлиять на окончательное решение, все же простила. Прислала полстранички. Попрощалась перед этапом в колонию для чахоточных. Для многих путь туда был в один конец…

Вера

Глава 22

Поезд из Павлодара медленно вползал под своды Казанского вокзала. Старые вагоны, немытые окна, скрежет тормозов. После нескольких суток пути родители выходили на перрон усталые, потерянные. Я склонился к маме, прикоснулся губами к сдобной щеке.

– Эх, мама, так хочется твоих пельменей!

– Ой, Юра, – постанывая, отозвалась мать, – какая из меня теперь стряпуха? Но побалую, куда ж денусь?

Пока отец обнимался с Верой и внуками, пожаловалась:

– Квартиру отдали за бесценок. На эти деньги здесь у вас даже сарая не купить. Пилила отца: давай останемся, кому мы нужны там, в России? Так нет же, уперся: надо бежать, пока в лицо плевать не стали.

Отец первым делом пошел в ванную. Я предложил потереть спину. Он отказался. Я успел заметить, что кожа у отца обвисла. В последние годы он резко сдал. Вот стареет человек, давший тебе жизнь, а что он при этом испытывает? Какие болезни скрывает? С учетом наследственности, мне это важно знать. Стасик может запросто, по-мальчишески, спросить отца, работает у него еще машинка, или только с перебоями. А я так не могу.

Интересно было также, что думает о том, как прожил жизнь? Говорят, человеком с возрастом меняется. Я в этом сильно сомневался. Разговора на эти темы раньше не получалось. И едва ли получится сейчас. Душевной близости, как не было, так и нет.

– Что Виктор пишет? – спросил отец, когда выпили за приезд.

Испортил Витя репутацию своему командиру. Теперь совершал подвиги терпения. Гонял полковник Чешков брата по командировкам. Но терпение побеждало месть. Увольнение из армии было не за горами.

– А как дела у Стасика? – спросил отец. – Вроде, фильм по его сценарию снимают.

– Уже, – отвечаю, – сняли.

Отец знал, как живут другие его сыновья. Они ему писали. Но он не считал излишним поинтересоваться у меня, как бы перепроверял. Теперь ему полагалось спросить, как дела у меня. Но он предложил выпить «За хозяйку дома».

Когда-то отец настаивал, чтобы я пошел по его стопам, в строители. Я немало поработал на стройке, но так и не полюбил это дело. Считалось, пренебрег его советом. А что выбрал? Журналистику отец не уважал. Мол, если человек ничего не производит, это не профессия. По прошествии многих лет я тоже так считаю, но «поздняк метаться».