Фея и Тот Самый Один
Шрифт:
– Нам лучше выйти, – мягко взял меня под локоть Лёва.
Как бы ни хотела я остаться, провести рядом с сыном всю ночь, и следующую, столько, сколько потребуется, но послушно, на деревянных ногах, пошла к дверям, бросая взгляды на своего крошку, впитывая всё, что вижу.
– Он будет жить? – первое, что я спросила, когда мы вышли из дверей реанимации.
– Миша будет жить, будет ходить и даже бегать, – ответил Лёва. – Не сразу, понадобится долгая реабилитация, всё самое тяжёлое впереди, но Миша справится. Он сильный мальчик с огромной волей и любовью к жизни, как у его мамы.
От неожиданности, не выдержав, я разревелась, да так, как не ревела никогда в жизни.
Ни тогда, когда пропала мама, и я поняла, что осталась сиротой. Ясное понимание собственной ненужности в четыре года.
Ни тогда, когда очутилась в детском доме, выброшенная, как лишний, никому не нужный рот, родной тёткой.
Ни тогда, когда осознала, что ни я, ни наш сын не нужны Роде, что мы лишние в его судьбе, занозы, от которых он отчаянно хотел избавиться.
Ни тогда, когда увидела Мишу на каталке скорой помощи посредине трассы.
Ни тогда, когда мне произнесли приговор: никогда не сможет ходить.
Ни тогда, когда осталась один на один с этим миром без средств к существованию с неходячим ребёнком на руках, не понимая, откуда брать деньги на лекарства, реабилитацию, просто на еду.
Ни несколько часов назад, когда смотрела вслед каталке с сыном, который так и не пришёл в сознание, и я отчаянно боялась, что последним его воспоминанием станет пьяный отец.
Никогда я не ревела настолько отчаянно, громко, навзрыд, будто выпускала всё отчаяние, которое копилось во мне всю сознательную жизнь, освобождала себя от тяжести, которую тащила, несмотря ни на что, и была готова тащить дальше.
Лёва же позволял мне рыдать, лишь время от времени молча вытирал обжигающие слёзы.
Глава 26. Один
– Ты не имеешь права, – Генка приподнял бровь, уставился на Леонида, ожидая реакции на очевидную, в общем-то, вещь, понятную, как таблица умножения.
Лошади жуют овёс. Волга впадает в Каспийское море. Ёлка зелёная. Небо синее. Вода мокрая. Один, даже если он Тот Самый, помноженный на сто, не имеет права использовать свой метод до клинической апробации – процедуры, которая порой занимает времени в беспощадных реалиях отечественного здравоохранения столько, что скорее «Орион» доберётся к Марсу, чем будет проведена первая операция. Тем более речь о несовершеннолетнем.
В случае неудачи Леонид отправится в места не столь отдалённые, получив реальный уголовный срок, потянув за собой «соучастников». Удачи – обойдётся выговором, если сильно не повезёт – административным наказанием и отстранением от работы на несколько лет, что, в его случае, смерти подобно.
Отступать Леонид Борисович Один не собирался. Одного взгляда на результаты экстренного обследования оказалось достаточно, чтобы понять: единственный шанс Миши – метод, над которым он работал несколько лет жизни, который успешно практиковал.
Правда, не в столь экстремальных условиях. Вмешательство всегда было тщательно спланировано, никаких экспромтов, всё продумано с немецкой педантичностью, выверено до каждого сосудика маленького пациента.
Оборудование было привезено и уже налажено. Абрам Наумович сдержал слово – всё пришло в лучшем виде, именно в той комплектации, которая необходима Одину, который всё это время продолжал работать над своим детищем, заодно доказывая важность, нужность, даже необходимость внедрения своего метода в постоянную практику.
Леонид в стране, его опыт, голова, руки в распоряжении родного Министерства здравоохранения. Учитывая ситуацию в мире, кто, как не мы сами, своими усилиями, знаниями, мастерством должны спасать своих же детей?
Министерство кивало, соглашалось, невыносимо медленно согласовывая бумажку с бумажкой. Дед созванивался со своим учеником, ускоряя по возможности процесс. Иногда живительные пинки Ильи Львовича имели силу, иногда – нет.
Леонид успел провести несколько операций на новом оборудовании, проверить на деле, что всё действительно отлажено, будто могло быть иначе. Техника за баснословные деньги не могла простаивать, ожидая звёздного часа, возможны и другие вмешательства, не менее важные и нужные. Пациентов много, квоты расписаны на полгода вперёд.
– Вспомнил! – заявил Генка, как Архимед знаменитое «Эврика!». – В седьмой операционной камеры не работают.
Не работают, как же, в такое не поверит даже младенец. Под руководством Генки работало всё и вся, как швейцарские часы. От санитарок до высокотехнологичного оборудования – каждый пазл отделения на своём, строго отведённом месте. Однако ж… не работают, какое удивительное совпадение.
Фридман привёз оригинальные препараты, которые не иначе из-под земли достал, прямиком из преисподней. У самого дьявола обменял на предприимчивую душу.
Валерка взялся ассистировать и справился на отлично. Леонид бы смело отдал звание Того Самого Одина младшему брату, если бы это было возможно.
Старшая операционная сестра невозмутимо простояла всю операцию, не моргнув глазом прикинулась валенком, понимая, что Одины беззастенчиво нарушают закон, подставляя свои шеи под административный каток – бездушный и лишённый всякого смысла.
Леонид был уверен, в случае шумихи она будет на их стороне, прикроет, поможет, будет молча подавать патроны, как во время операции инструменты.
Заведующий реанимации примчался в выходной, чтобы лично вести необычного пациента – сына Того Самого Одина.
Леонид Борисович так и сказал: мой сын.
Позже, когда Миша придёт в себя, пройдёт курс реабилитации и сделает первые самостоятельные шаги, Генка скажет, что Леонид совершил очередное чудо.
Сам же Леонид будет считать, что просто-напросто сделал свою работу.
Чудо же совершили все, кто находился рядом. Начиная с санитарок, постовых сестёр, команды реабилитологов, заканчивая наладчиками оборудования, которые в нынешних условиях всё равно умудряются работать.