Фиаско
Шрифт:
11
До Люблино я добрался вскоре после полудня. В пути то и дело оглядывался через плечо и озирался по сторонам. Эта привычка вошла у меня в плоть и кровь лет двадцать пять назад, а точнее – 16 июня 1968 года, когда кагэбэшники увели из дома отца.
Помнится, была суббота – священный для евреев день отдохновения. Ареста мы ждали со дня на день. Отца бросили в лагерь ГУЛАГа за открытые протесты против подавления «пражской весны», а по отбытии срока добавили еще за то, что как правоверный еврей он свято соблюдал обычаи сынов Израилевых.
Но вот КГБ вроде как бы упразднили, и постоянная настороженность во мне несколько ослабла. Однако из-за облавы и жестокого обращения милиционеров с торговцами орденами и медалями прежняя подозрительность и беспокойство мигом вернулись ко мне.
В квартире было неуютно, холодно, словно в морозильнике для хранения мяса. Радиаторы замерзли, как мозги у бабушки Парфеновой, которая забыла открыть кран в системе отопления. Постучав гаечным ключом по пустой трубе отопления и поставив на огонь газовой плиты кофейник, я заложил в пишущую машинку пару листов чистой бумаги и старую потертую копирку.
Я решил писать очерк с учетом того, о чем говорил Рафик: вспышка национализма вызвана тем, что, хотя и произошел переход от покорного рабского состояния к свободному обществу, жизнь среднего гражданина лучше не стала. Она еще больше ухудшилась, вызвав ностальгию по прошлому. Неудивителен поэтому и всплеск спроса на ордена и медали, из-за них стали даже убивать. Торгаши, в свою очередь, начали избивать тех, кто, по их мнению, представляет угрозу их бизнесу. Вот милиция и столкнулась с резким ростом тягчайших преступлений.
Набрасывая, переписывая и шлифуя текст, я всячески старался удержаться от того, чтобы не подсластить пилюлю, встав на проправительственную точку зрения и используя официальные доводы. Часы шли, пепельница наполнялась окурками, запасы кофе катастрофически таяли. Получилось шесть страничек текста через два интервала – полторы тысячи слов, результат творческого порыва. Если очерк напечатают, я получу неплохой шанс добраться до истинных мотивов убийства Воронцова.
Меня избивали, содержали под стражей, освободили усилиями Веры, а я все еще топчусь на месте совсем рядом с печкой, от которой начал свое журналистское расследование. Я надеялся, что Вера заскочит ко мне по пути на работу, но ее не было. Уложив текст в кейс, я снова отправился в «Правду». Сергей находился на совещании. Он вышел из конференц-зала в тот момент, когда я разговаривал с другим внештатным журналистом вроде меня.
– Сергей! – громко позвал я и поспешил за ним, поскольку, узнав мой голос, он ускорил шаг.
– Сергей, подожди! Ты был прав.
Эти слова остановили его – повернувшись ко мне, он вызывающе выпятил челюсть и вздернул голову.
– Послушай-ка. Очень сожалею о происшедшем, вел себя как распоследний идиот.
– Верно сказано. Есть еще просьбы?
– Да, есть. Удели минутку внимания, посмотри другой материал.
Сергей тяжело вздохнул. Я вынул из кейса отпечатанный текст и протянул его. Выхватив у меня странички и вздернув на лоб очки, он быстро пробежал их глазами и сердито нахмурился.
– Черный рынок наград? А мне почему-то казалось, что я ясно объяснил: заурядная уголовщина нашу газету не интересует.
– Да я же не прошу тебя купить материал. Прошу лишь прочесть его. Мне нужны твои критические замечания.
Лицо у него просветлело, как у библейского отца при встрече блудного сына.
– Надеюсь, там нет никакого новояза?
– Ты же предупреждал меня.
Он с шумом и грохотом проследовал к себе за стеклянную перегородку, обошел стол, вынул из стакана карандаш и приступил к работе. Выглядел он при этом весьма самодовольно.
– Уже лучше, намного лучше. – Карандаш его так и летал по страницам, что-то подчеркивая и зачеркивая. Уже дочитав почти до конца, он вдруг встрепенулся и пристально посмотрел на меня: – Так тебя арестовал Шевченко?
– Ага. Заявил, что придает этому особое значение.
– Какое значение? С чего это он?.. – Сергей замолк, аккуратно складывая страницы. – Ты специально не упомянул дело Воронцова, а?
Я кивнул и слегка улыбнулся.
– Молчишь? Я бы не возражал, если бы упомянул, – загадочно сказал он. – Почему бы не раздеть Шевченко и не выставить напоказ его дурь?
– Это осложнило бы ему жизнь. Он и так работает как лошадь, а тут еще нелады дома…
– А у кого их нет? – загудел Сергей, и карандаш его снова забегал по тексту. – И куда ты намерен отнести этот материал?
– Думаю, в «Независимую газету».
– Правильно. А ты не знаком с Лидией?
– С какой Лидией?
– С Лидией Бреловой, – пояснил он, набирая номер. – Лучший редактор в нашем огромном городе. Молодая, толковая… Лида? – радостно заговорил он в трубку. – Это Сергей Мурашов… Да, я помешался… А еще что?.. Послушай-ка, у меня тут один автор. Так он, скорее, не мой, а твой…
Кратко изложив суть дела, он положил трубку и сказал, что есть шанс увидеть очерк в завтрашнем номере, если успеем тут же перепечатать текст.
Я уже сел за машинку, но кое-что вспомнил и спросил Сергея:
– Да, кстати, а где другой материал?
– Другой? – повторил он с притворным удивлением.
– Да-да. Тот, про Воронцова. Я хотел бы взять его, если далеко искать не надо.
– А-а, тог. Да-да, конечно, возьми.
Я вернулся к машинке, но тут увидел, что Сергеи изменился в лице, лихорадочно перебирая лежащие на столе бумаги. Посмотрев на меня и в недоумении пожав плечами, он наконец сказал:
– Что за чудеса? Готов поклясться, что он был здесь.
– А не мог ли его взять твой прыткий литсотрудник?
– Древний, что ли? Вполне возможно. Но он сейчас на задании. Проверю, когда вернется. – Он сдавленно фыркнул про себя, подумав про что-то смешное. – Он у нас журналист хоть куда! Всегда в разгоне, что-нибудь откапывает стоящее. Настырный малый.
– И ни перед чем не останавливается.
– И это у него тоже есть. Все они, нынешние, такие. Помнишь времена, когда и в нас била энергия ключом?