Фигня (сборник)

Житинский Александр Николаевич

Я помню голос милых слов,Я помню очи голубые,Я помню локоны златыеНебрежно вьющихся власов.Моей пастушки несравненнойЯ помню весь наряд простой,И образ милой, незабвеннойПовсюду странствует со мной…

Алексей вошел… и остолбенел!

Лиза… нет, Акулина,

милая смуглая Акулина, не в сарафане, а в белом утреннем платьице, сидела перед фортепиано спиною к дверм и пела романс, сочиненный, очевидно, ею самой на полюбившиеся слова. Листок со стихами лежал перед нею на пюпитре. Она была так занята игрой и пением, что не слыхала, как вошел Алексей.

Вот она закончила, обернулась, и – ах! – вскрикнула, вскочила и хотела убежать. Алексей бросился к ней, обнял, стараясь удержать.

– Акулина! Милая Акулина! Радость моя!..

Лиза старалась от него освободиться.

– Mais laissez-moi donc, monsieur! Mais etes-vous fou, – повторяла она, отворачиваясь.

– Акулина, счастье мое, Акулина! – теряя голову, говорил Алексей, целуя ее руки и падая на колени.

Мисс Жаксон не знала, что и подумать.

В эту минуту дверь отворилась и вошел Григорий Иванович.

Все замерли, как были.

– Ага! – радостно сказал Муромский. – Да у вас, кажется, дело совсем уже слажено…

И в этот миг Лиза опустилась на колени рядом с Алексеем.

– Благословите, батюшка!.. Мы давно любим друг друга.

– Сейчас… сейчас, – заметался Григорий Иванович, бросаясь в боковые покои. – Образ несите! – донесся его крик.

Стоя на коленях, Лиза и Алексей держались за руки и не могли насмотреться друг на друга.

Мисс Жаксон, неожиданно обнаружив светлую и ясную улыбку, осенила влюбленных англиканским крестным знамением.

Григорий Иванович вернулся с образом Христа. Держа икону перед собой в воздетых высоко руках, он сказал, и губы у него задрожали:

– Господь с вами, детушки мои родимые… Будьте счастливы, любите друг друга! Ибо сказано: «Плодитесь и размножайтесь»…

Лизавета и Алексей склонили головы, Григорий Иванович торжественно перекрестил их иконой.

Молодые взглянули друг на друга, и Алексей потянулся губами к Лизе-Акулине, нареченной своей невесте.

1992

Песнь торжествующей любви

История для кино по мотивам одноименной повести И. С. Тургенева

Бледные летние сумерки спускались на Дворцовую площадь. Приближалась таинственная минута прихода белой ночи с ее особой прозрачностью и объемностью, когда каждая тень и каждый звук живут своей частной жизнью и полны смысла и значения.

В Петербурге гуляли. Гуляли в трактирах и питейных заведениях, в гостиницах и ресторанах, во дворцах, на Островах. Гуляли и в Зимнем, во внутреннем летнем саду, за прикрытыми коваными воротами. Зеваки из народа группками стояли поодаль, глядя на освещенный проем ворот, за которыми разыгрывалось волшебное действо.

Оттуда

доносилось:

– Карету Великого князя Сергея Александровича!

Цокали копыта лошадей, карета подъезжала к дверям, и через несколько секунд выезжала из освещенного двора на площадь – блистающая, парящая, со счастливым бородатым лицом кучера, сидящего на верхотуре.

– Экипаж княгини Бекетовой!

И выезжал экипаж с лакированными дверцами, за которыми в пене кружев виднелось оживленное лицо молодой княгини и позументы офицера, сжимающего маленькую ладонь в своих руках.

– Авто фрейлины двора Его Императорского Величества Валерии!

Открытый автомобиль с шофером в огромных очках и черных перчатках с раструбами подкатил к дворцовым дверям. Из них вышла молодая стройная женщина в кожаных галифе, длинном пиджаке и кожаном шлеме. Шофер распахнул дверцу и помог ей сесть в авто. Женщина надела автомобильные защитные очки, и авто мягко тронулось.

Когда автомобиль проезжал мимо зевак, последние испуганно крестились.

Мягко покачиваясь на шинах, авто выехало на Мойку и повернуло к Конюшенной. Вода масляно перекатывалось под мостами, черные удилища рыболовов на фоне бледного неба застыли в ожидании клева, а в воздухе был разлит какой-то неясный звук, будто нечаянно задетая струна, затихая, тянет и тянет свою тревожную ноту.

Валерия сидела прямо и глядела перед собою. Так же строг и торжествен был ее шофер в кожаных крагах.

Спас-на-крови, Екатерининский, нищие с провалами вместо глаз, целующиеся парочки в сени Михайловского, пьяный матрос с бескозыркой в руке – все это проплывало мимо, будто во сне.

Недвижимо было лицо Валерии.

Где-то заиграла шарманка. Золотые морды грифонов, державших висячий Банковский мост, выплыли из сумрака и скрылись в нем. Юродивый увязался за автомобилем, громко бормоча:

– Антихристовы спицы! Истинно так! Царевну-лягушку везут! Истинно говорю!

И отстал.

Как вдруг все звуки разом оборвались. Валерия повернула лицо и встретилась взглядом – внезапно, будто с разбегу налетела на стенку – с лицом господина лет тридцати пяти, лицом смуглым, с усами и бородкой, с длинной шевелюрой и слегка раскосыми глазами.

Он стоял у ограды канала и смотрел на Валерию столь пронзительным взглядом, что она отшатнулась и, повернувшись к шоферу, воскликнула:

– Ну что же так медленно, Георгий! Быстрее! Быстрее!

Авто рванулось вперед и исчезло за поворотом.

Незнакомый господин проводил его глазами, по лицу его скользнула усмешка. Рядом с ним стоял низкорослый азиатский человек с длинными висячими усами и абсолютно непроницаемым взглядом.

Авто мчалось по загородному шоссе в направлении к востоку, где уже рождалась новая заря.

Валерия сняла очки и кожаный шлем. Ее волосы развевались на ветру, она задыхалась от встречного ветра. На лице отражалось смятение. Смуглое лицо с бородкой, встретившееся ей по пути, напоминало о себе, всплывая в памяти.