Фиктивная помолвка
Шрифт:
Сейчас, возбужденный их близостью, Маркус не спал, а, положив щеку на макушку жены, смотрел на плетистые розы, взбиравшиеся вверх по противоположной стене. Он с наслаждением вдыхал аромат женских волос, впитывал в себя тепло и нежность еще не одетого тела, лежавшего рядом с ним, с удовольствием ощущал тяжесть головы на своем локте и слушал дыхание Оливии. И в то же время он чувствовал себя отвратительно. В конце концов, он отправился к ней через лес, втайне надеясь, что ее здесь не окажется, что она спокойно отдыхает в своих апартаментах. Входя в сад и запирая за собой калитку, он уверял себя, что пришел просто поговорить с Оливией, вместе с ней вдохнуть аромат цветов и насладиться сиянием солнца, пришел… потому что должен был прийти. А через пару минут он решил, что только обнимет ее, поцелует, как целовал в дни их помолвки, и позволит себе немного ностальгии. И чуть-чуть побалует себя, сказал
Маркус закрыл глаза и погрузил лицо в ее волосы. Он чувствовал отчаяние и безысходность – прийти в сад, запереть калитку и уложить Оливию на траву, как дешевую проститутку, словно это была единственная цель его прихода! Он не знал, как доказать ей, что был неуправляем, опьянен страстью. Но он чувствовал отчаяние и по другой причине-с ним была не прежняя Оливия. Ее тело стало более зрелым и чувственным, и это вполне закономерно, ведь последний раз, когда он спал с ней, ей был двадцать один год, а сейчас – тридцать шесть. Но отличие было совсем не в этом, отличие было в опытности. Когда они расстались, она была такой же наивной, неопытной, как и он. Во время занятий любовью она никогда не проявляла инициативы и не обнаруживала физической страсти. Оливия получала удовольствие от их близости, он достаточно хорошо знал ее, чтобы не сомневаться в этом. А ее возбуждение определял только по затвердевшим соскам и разгоряченному телу. И они всегда занимались любовью в буквальном смысле этого слова. Даже после пяти лет интимных отношений ее можно было бы назвать невинной. Женщина, с которой он только что занимался любовью, невинной не была. Он был напуган ее мгновенным необузданным возбуждением, тем, с какой готовностью она устремилась к нему навстречу, как изучала его тело, прижимая к нему ладони, как втягивала в себя его язык, стонала от желания и чуть ли не свалила его на траву. Когда он, раздевшись, ласкал ее, она тоже одаривала его умелыми ласками и сразу же, едва он погрузился в ее тело, обвилась вокруг него и получила физическое удовлетворение. Женщина, с которой он только что был близок, была не та Ливи, с которой они расстались, – это была Оливия, в которую превратилась Ливи через четырнадцать лет.
Лежа на траве, Маркус любовался розами и думал о том, кто привел эту уютно устроившуюся сейчас рядом с ним женщину от невинности к расцвету чувственности и страсти, чему он только что был свидетелем. «Кларенс, – пришел к выводу граф, – несомненно, Кларенс. Он достаточно красивый мужчина и всегда был другом Оливии, впрочем, и моим тоже». Это не означало, что Маркус хоть на мгновение заподозрил, что между его другом и женой что-то было до того, как он и Оливия стали жить врозь, но сейчас, Маркус не сомневался, – их многое связывало. Что-то внутри него сжалось от болезненного тупого отчаяния и вспыхнувшего гнева, гнева, не направленного ни на кого конкретно. Во всяком случае, не на Оливию – Клифтон по собственному опыту знал, что почти невозможно оставаться монахом на протяжении четырнадцати лет – и не на Кларенса, хотя, быть может, отчасти на него – о да, отчасти на него – и даже не на себя самого за то, что был первопричиной всего. Возможно, это был гнев на судьбу: за то, что позволила Софии заболеть именно тогда, когда девочка заболела, ни на день раньше, ни на день позже; за то, что сделала из Ливи женщину, которая уговорила его поехать на свадьбу одному, потому что ему очень хотелось повеселиться с друзьями, – поехать, хотя он в двадцать раз охотнее остался бы дома с женой и дочерью; за эту дурацкую вечеринку и его собственную слабохарактерность; за всю остальную цепь событий, приведших к краху их супружества к этому горько-сладостному моменту. Вероятно, они с Ливи слишком любили друг друга. Люби Марк ее меньше, вероятно, мог бы умолчать о своей неверности и наказать только себя одного. Люби Оливия его меньше, она, вероятно, могла бы в конце концов простить его. Люби он ее меньше, вероятно, заставил бы ее принять его обратно, и они могли бы заключить своеобразный союз. Люби она его меньше… Все это бессмысленные предположения, – оборвал себя граф. – Все обстоит так, как есть". Получив физическое удовлетворение, он был подавлен и расстроен причинами своего гнева.
Оливия уже проснулась: Маркус определил это по дыханию и слегка напрягшемуся телу и, закрыв глаза, загадал, что если она улыбнется, он откроет ей свою душу. После всех прошедших лет еще раз попросит простить его, хотя теперь прощать нужно было неизмеримо больше. Медленно сделав вдох, он открыл глаза и чуть отодвинулся, чтобы посмотреть ей в лицо. Взгляд Оливии ничего не выражал. Это была не отрешенность еще не полностью проснувшегося человека, а нарочитое
– Все же, Оливия, ты моя жена. – Он с трудом узнал свой ледяной голос и, повернувшись, пошел по траве к калитке, отпер ее, вышел и плотно закрыл за собой.
Глава 8
Вечером на балу София открыла для себя, что все соседи отца с удовлетворением встретили известие о ее замужестве и были обрадованы, что она и ее будущий супруг решили венчаться в местной церкви.
– В этих краях, должно быть, лет двадцать не было такой пышной свадьбы, – сказал мистер Ормсби. – Наверное, последними из венчавшихся были ваши мама и папа, дорогая леди София. И нужно сказать, та свадьба была очень неплоха.
– Тогда тоже сияло солнце, – добавила миссис Ормсби, с улыбкой кивнув графу и графине, которые стояли рядом с дочерью, встречая гостей. – А жених с невестой были удивительно красивы.
– Но ваша пара нисколько им не уступает, – заметил мистер Ормсби, подавая руку лорду Фрэнсису, – Вам повезло, молодой человек.
– Очень повезло, сэр, – кивнул Фрэнсис.
София чувствовала, что соседям приятно снова видеть вместе ее родителей, и светилась счастьем и надеждой. В этот вечер они, ее родители, выглядели великолепной парой – отец в черном сюртуке с ослепительно белой сорочкой, а мать в шелковом бирюзовом платы:. София сказала бы, что они слишком молоды, чтобы быть ее родителями, несмотря на серебро в отцовских волосах, которое лишь придавало графу более импозантный вид. Девушка улыбнулась и, сделав реверанс, подставила щеку для очередного поцелуя поздравляющему.
Еще раньше, когда Оливия позвала дочь к себе, что бы вместе спуститься к обеду, София обратила внимание на порозовевшие щеки матери. Румянец был ярким и красивым, и она сначала решила, что мать прибегла к косметике. Но нет, румянец был естественным и не исчезал в течение всего вечера. А хозяин дома в этот вечер держался весьма скованно и официально, почти не улыбаясь, хотя обходился с гостями любезно и радушно. «Вполне понятно, что в такой вечер папа ведет себя немного неестественно, – с нежностью подумала София, – ведь не каждый день устраивают бал по случаю помолвки единственной дочери». Почувствовав угрызения совести, София осмелилась бросить взгляд на лорда Фрэнсиса, а тот нежно улыбнулся ей в ответ.
– Какая приятная пара, – вздохнув и слегка покраснев, заметила одна из двух мисс Гиртен, подходившая в этот момент к хозяевам, встречавшим прибывающих гостей, – и, без сомнения, они влюблены.
После этих слов София ощутила себя еще более виноватой, но мгновенно подавила в себе это чувство, решив, что игра того стоит, если ее родители в конечном итоге будут снова вместе – ведь они просто созданы друг для друга.
– Очень жаль, что нет Берти, Ричарда и Клода, – со вздохом посетовала герцогиня, когда стало ясно, что прибыли все гости и можно начинать танцы. Она все еще не могла поверить, что через месяц ее малыш женится, – Но тогда, – заметно повеселев, сообщила она, – мальчики с женами и детьми приедут в Клифтон-Корт больше чем за неделю до свадьбы, и вся семья снова будет с нами.
– Скоро, Роуз, у тебя появится еще одна невестка, – входя в бальный зал, герцог похлопал жену по руке, – а в течение года, я подозреваю, еще один обитатель детской. У наших мальчиков такие дела не задерживаются. Все в своего отца.
– Уильям, ради Бога! – смутилась герцогиня. В бальном зале Фрэнсис трогательно улыбнулся, заглянув в глаза Софии, и поднес к губам ее руку.
– Эти минуты можно сравнить только с тем мгновением, когда стоишь на помосте с петлей на шее и ожидаешь, что вот-вот у тебя из-под ног выбьют опору, – нежно проворковал он на ухо девушке, – хотя знаешь, что не совершал преступления, а просто с готовностью признался во всем, безрассудно надеясь, что в последний момент настоящий преступник займет твое место.
– Фрэнсис, как ты можешь сравнивать бал с виселицей? Это праздник в нашу честь. – Девушка кивком указала на украшавшие зал гирлянды из цветов, которые помогала выбирать днем. – Разве может быть что-нибудь чудеснее? Смотри. – София сжала его локоть. – Папа идет к оркестру. Я уверена, он собирается сделать объявление, а потом они начнут играть.
– Подпорки помоста заскрипели, – съязвил молодой человек.
Граф Клифтон поднял руку, прося тишины, и шум мгновенно стих. Все взоры гостей, ожидавших открытия бала, обратились к нему.