Фильм Андрея Тарковского «Cолярис». Материалы и документы
Шрифт:
...Иными словами, — продолжал обозреватель, — океан считают живым организмом. Правда, одни ученые считают его организмом весьма примитивным, чем-то вроде чудовищно разросшейся живой клетки.
Другие же, напротив, считают его высокоорганизованной органической структурой. И, наконец, имеются третьи, которые даже наделяют океан разумом, не приспосабливающимся к условиям среды, но сразу ставшим ее хозяином.
... На экране появились внутренние отсеки станции - спутника Соля- риса. Экипаж станции - кибернетик Снаут, физики Сарториус и Гибарян, мелькнул и Крис
Планета Солярис наделена жизнью, — говорил обозреватель, — но имеет только одного жителя и этот житель - океан... Вот почему мы придаем такое большое значение экспедиции, уже несколько лет находящейся на станции - спутнике Соляриса, а также предстоящему через неделю вылету к станции опытного ученого, психолога доктора Кельвина. Ответить хотя бы на часть загадок, которые уже двести лет задает человечеству эта беспокойная планета...
Один за другим мелькали кадры с изображением станции Соляриса, соляристические пейзажи, причудливые образования его океана, сверкающие в резком свете голубого солнца, схемы, фотографии, снова океан...
Вновь раздался гудок видеофона. Кельвин-старший подошел и включил экран. На экране возник Бертон и Дик, его внук.
Я звоню из города, — медленно сказал Бертон.
– Я звонил уже раз, но не решился говорить... Мне кажется, во всем виноват я сам... Я не о том говорил с Крисом. Сейчас неважно, что искать на Солярисе... Человеческое или всемирное... Просто надо искать... и тут мы союзники... Я верю в этом... Скажи Крису, когда он столкнется с этим... C этим странным, с тем, о чем я говорил... Пусть вспомнит о моих наблюдениях... Сейчас перед стартом не надо ему помнить, но там пусть вспомнит... Я желаю ему... Я хочу верить в успех.
Хорошо, Анри, — тихо сказал Ник, — я передам это Крису.
Бертон немного постоял, глядя на Ника, потом толкнул дверь кабины
и вышел на улицу.
Огромный город двадцать первого века жил и дышал, словно единый организм. Вокруг по движущимся тротуарам неслись толпы, но впечатления тесноты не было. Громоздились причудливой формы дома- небоскребы, но они не заслоняли неба и, несмотря на высоту, казались легкими и ажурными. Разнообразный транспорт плыл, летел, катился, скользил вокруг, но во всем этом чувствовался строгий порядок, словно управляли этим движением из единого центра.
Бертон и внук встали на движущийся тротуар и вскоре пропали в толпе.
В саду, среди деревьев, горел костер. Перед Крисом на земле лежал ворох бумаг, накопившийся за всю его жизнь. Фотокарточки, какие-то
грамоты еще школьных времен, черновики, студенческие конспекты, которые он принес сюда, чтобы сжечь. Он бегло, в последний раз, просматривал бумаги и бросал их в огонь. Когда он швырнул в костер очередную кипу бумаг, из них выпала фотокарточка и сразу же вспыхнула. Крис быстро схватил ее, ожег при этом палец, погасил огонь. Обгорел лишь край пластмассовой рамки. На фотографии была изображена девушка лет двадцати. Поджав ноги, она сидит в кресле и расчесывает длинные золотистые волосы, сияющие в солнечном свете, падающем
Это лишние бумаги, — сказал Крис.
– То, что надо сохранить - там, в моей комнате.
Хорошо, — сказал отец.
– В случае чего, я попрошу присмотреть за ними... Что-нибудь придумаем.
Крис Кельвин посмотрел на отца и понял, что отец говорит о том, о чем Крис часто думал последнее время: отец уже стар, а он, Крис, улетает на пятнадцать лет.
Странное у меня чувство, — сказал Крис.
– Обычно дети больше привязываются к матери. К отцу должно быть больше почтения, но меньше любви.
Чудак ты, — сказал отец, — накануне вылета не стоит острить. У нас, летчиков, это плохая примета.
Крис был благодарен отцу за то, что он перевел этот разговор в шутку, потому что чувствовал, как спазма сжимает ему горло.
Ну, ну, Крис, — сказал отец.
Крис улыбнулся, взглянул на фотографию, которую держал в руке.
Спасибо, — помолчав, сказал Крис.
За что?
За то, что ты не затеял разговор о Хари... Я нашел это в старых бумагах, — сказал Крис и издали показал отцу карточку в обгоревшей рамке.
Пора, Крис, — сказал Моддард, — «Прометей» у Соляриса, через пятнадцать минут будем на орбите.
Кельвин бросил в брезентовый мешок несколько свертков.
Здесь у меня две бутылки джина для Снаута и для Гибаряна лаваш и зелень, — продолжал Моддард от двери.
– Он мне говорил как-то, что если уж ему суждено погибнуть, то от того только, что его лишат армянской травы этой.
В кабину вошел доктор, держа в руках шприц с клочком ваты на кончике иглы.
Давайте, Кельвин.
Крис подошел к стене, на которой висели три мужских фотографии, и оголил плечо. Пока доктор делал ему укол, он внимательно их рассматривал.
Снаут, Гибарян... Сарториус. Так?
– спросил он.
Вот именно, — ответил Моддард, — Сарториуса узнаешь? Он здесь в очках. Хотя ведь там их только трое. Разберетесь. Ну, Гибаряна ты и так знаешь.
Не перебей бутылки, — сказал Плаут из коридора.
Они там уж два года никого не видали - с ума сойдут от радости. Прошлый раз, когда вот он прилетел на Солярис, на станцию, они прямо ревели от счастья, когда тот вышел из ракеты. А потом банкет устроили со свечами. Я прямо ошалел от жалости, когда он мне рассказывал.
Ничего смешного, — обиделся Плаут, — три года в консервной банке, над этим проклятым Солярисом. Заплачешь!
План станции ты теперь знаешь, — сказал Моддард.
Да его там встретят.
Пошли, Крис. Подарки не забудь.
По металлическим ступенькам он спустился внутрь контейнера и вставил наконечник шланга в штуцер. Скафандр раздулся, теперь Кельвин не мог сделать ни малейшего движения. Подняв глаза, он увидел сквозь выпуклое стекло стены колодца и выше - лицо склонившегося над ним Модцарда. Потом лицо исчезло и стало темно. Послышался свист электромоторов.