Философия и гуманитарные науки

Де Сантис Пабло

— Я пока не могу вас выпустить. Вы мне нужны как посыльный.

Я пообещал, что доставлю любое его послание, по любому адресу.

— Но я еще не закончил его писать, — сказал он. — Подождите немного. До рассвета еще далеко.

Через застекленное оконце под потолком в комнату проникал слабый луч лунного света. Я нашел выключатель и включил лампочку без абажура, покрытую паутиной.

В изнеможении я рухнул на стул рядом с письменным столом. Рана у меня на лбу уже не кровоточила, но голова раскалывалась от боли.

На столе была стопка голубых тетрадей, и я тут же схватил их и пролистал. К моему несказанному разочарованию, все они были чисты.

— Вы пока почитайте то, что лежит на столе, это

вас развлечет. Мне осталось написать заключение, я его быстро закончу, — раздался голос с той стороны двери.

Я взял со стола бумаги: около ста пятидесяти пожелтевших листов, исписанных на машинке. У них не было заголовка, но я его знал и так. Я быстренько пролистал страницы: одна фраза отсюда, другая — оттуда. Этого все равно хватило, чтобы понять, что здесь записана вся правда, начиная с самых истоков событий — с той экскурсии, о которой мне рассказал Новарио, с той первой смерти.

Я услышал шелест бумаги под дверью.

— Возьмите этот листок и приобщите его к остальным. Пока он последний, — сказал ночной сторож.

Я тут же схватил листок и принялся читать, рассудив, что там, пожалуй, должны быть сведения о моей ближайшей судьбе. В нескольких словах там рассказывалось о смерти Конде, о нашей прогулке по пятому этажу, о моем заточении, том мгновении, когда я нащупал выключатель. Последняя фраза была такая: «Миро охватила тревога, когда он прочел последнюю страницу романа. Он с опаской опустил руку в правый карман пальто и пришел в ужас, обнаружив там…»

Я опустил руку в правый карман и обнаружил там что-то влажное и еще теплое; заглушив крик, я отшвырнул от себя ухо Конде.

ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ

Когда я хочу сосредоточиться на хорошей книге, мне не нужно удобное кресло, тишина и свободное время. Я привык читать в метро, для меня это даже предпочтительнее. Ничто не сравнится с тем ощущением, когда ты едешь под городом в разболтанном вагоне линии «А», а сам роман увлекает тебя по своим собственным подземным дорогам. Шум мне не мешает, движение — тоже, остановок я не замечаю вообще, но должен признать, что положение заключенного в доме убийцы никак не способствовало тому, чтобы читать роман Брокки серьезно и вдумчиво, как меня учили в университете, чтобы вычленить самое главное из сложной, запутанной книги с многочисленными сюжетными линиями.

На самом деле, когда автор находится где-то рядом, это заставляет читателя нервничать. У меня были друзья — писатели, которые заставляли меня читать свои рукописи, внимательно наблюдая за моей реакцией, как если бы я был подопытным кроликом; и все это время я чувствовал, что всякий критический отзыв об их творениях автоматически означал бы мое абсолютное осуждение. Поэтому я старался их не обижать. Но любая обида все-таки предпочтительнее лезвия окровавленного топора.

Была еще одна вещь, что мешала мне полностью сосредоточиться и отдаться чтению, — ухо Конде. Отброшенное в угол, оно, казалось, прислушивается к малейшему шуму. В нем до сих пор сохранялась частица силы его хозяина.

Пока я читал, Омеро Брокка с той стороны двери редактировал последнюю главу своего произведения. Наверное, еще ни один критик не пользовался подобными привилегиями: я даже слышал скрип пера по бумаге. Скрип был настолько пронзительный, что я явственно представлял себе страницы, покрывавшиеся длинными строчками, по мере того как слова, ложившиеся на бумагу, продвигали роман к завершению.

Согласно разрозненным упоминаниям, содержавшимся в романе, предыдущие произведения Брокки — которые я не читал — были написаны в жанре научной фантастики. В рассказе «Заклинание» читатели таинственной книги становятся жертвами колдовства, превратившего их в горы страниц — в слова, которые они читают до конца жизни. В рассказе

«Перо» автор использует кровь своих врагов, чтобы произвести редакторскую правку автобиографии: когда он заканчивает работу, он видит, что все слова, написанные за несколько дней, месяцев и даже лет, до сих пор не просохли и отказываются фиксировать на бумаге свою историю.

Сам Брокка отзывался об этих рассказах как-то даже презрительно. По его собственным словам, они принадлежали чистой литературе. В этом последнем романе все потуги воображения были отброшены, и он ограничился рассказом о реальных событиях.

Я читал роман, пропуская целые абзацы, поскольку поиски выхода интересовали меня куда больше, чем литературные достоинства произведения. Я читал эту книгу, как читают религиозный трактат: в поисках спасения. Поэтому простите мне сбивчивые суждения и неточность в деталях.

Сведений о семье автора было немного, и я их уже знал из воспоминаний Бреста. После ссоры с отцом (который продолжал работать в том же самом секретном отделе Центрального почтамта) Брокка переехал в пансионат, в центре города. Там он нашел своих единственных друзей, троих студентов инженерного факультета, которые в свое свободное время занимались изготовлением самодельного оружия: «коктейли Молотова» с замедленным действием, дротики, гранаты с нервно-паралитическим газом.

Новые друзья привлекли Брокку в одну экстремистскую организацию, ему было поручено создать ячейку на факультете философии и гуманитарных наук. Они использовали псевдонимы и еженедельно встречались в подвале, якобы на занятиях фольклорного кружка «Колодец». Иногда к ним заходили студенты, искренне уверенные, что речь действительно шла о фольклоре, и тогда революционерам приходилось брать гитары и исполнять самбы. В музыке наш писатель был полный профан, поэтому он ограничивался тем, что яростно стучал в барабан.

Брокке еще не было и двадцати лет, когда он написал свои знаменитые «Замены». В романе ничего не говорилось об оригинальной версии рассказа.

В прошлом Брокки было немало пробелов, о которых его биографы умалчивали с таинственным видом. Сам Брокка писал о себе, как о ком-то другом — как о писателе, который умер много лет назад.

После попытки самоубийства Брокку поместили в клинику Дома «Спиноза», там он провел шесть месяцев под наблюдением доктора Бреста; потом он вернулся на факультет. В романе не объяснялось, каким образом он сумел опубликовать свой рассказ. После лечения у Брокки развилась тяга к уединению. Комната в пансионате его уже не устраивала, там постоянно ходили люди, и было шумно. Его друзья согласились с тем, чтобы Брокка вышел из организации, они даже добились прекращения всех контактов. Брокка занялся поисками какого-нибудь спокойного места, где он мог бы заняться обдумыванием своих литературных проектов, и нашел-таки свой необитаемый остров: пятый этаж факультета.

ТЕОРИЯ БРОККИ

Последний этаж всегда был необитаемым. Брокка прогуливался между штабелями монографий, чувствуя себя единственным хозяином целого особняка. Тут был только еще один обитатель — старый, глухой ночной сторож. Когда он умер, вся территория стала принадлежать только Брокке.

Он предложил свою кандидатуру на место ночного сторожа и, пока ждал назначения, приобрел привычку ночевать в старом доме на террасе.

В течение дня, когда в здании были другие люди, он закрывался в своей квартирке, но по ночам здание переходило в его полную собственность. Ту давнюю экскурсию, в которой принимал участие Новарио, Брокка воспринял как вторжение в свои владения. Он хотел лишь напугать студента-одиночку, уронив на него бумажную колонну. Он не хотел его убивать, но воспринял несчастный случай как знак свыше, как ритуальную смерть, положившую начало его тайному царствованию.