Философия в систематическом изложении (сборник)
Шрифт:
На основе этого убеждения во всеобщей закономерности психической жизни развивается, опять-таки благодаря естествознанию, мысль о важной закономерности особого рода. В обычном представлении появление и исчезновение мыслей решительно ни от чего не зависит и не поддается никакому определению. Между тем уже Платон и Аристотель познали и с определенностью высказали мысль, что в действительности и здесь господствует порядок, что течение мыслей определяется их сходством с совпадающими по времени впечатлениями или их прежним совпадением с этими впечатлениями. Но теоретическое значение этой мысли совершенно не было тогда оценено, к ней отнеслись примерно как к констатированию любопытного факта. Только новое время привело ее в связь с вновь открытыми физическими истинами. Закономерная последовательность мыслей, рассуждает Гоббс, основана на том, что наши представления находятся в тесной связи с материальными движениями нервов и других органов; эти же движения, будучи раз вызваны, сразу не прекращаются, а требуется ряд сопротивлений, чтобы их остановить. Законы последовательности мыслей представляются ему чем-то вроде закона инерции, перенесенного из мира материального в мир духовный. Столетие спустя Юм основывает их на особого рода притяжении, в чем несомненно сказывается влияние Ньютона. А так как притяжение и инерция были признаны важнейшими основными явлениями материального мира, то, естественно, возникло стремление признать аналогичную им ассоциативную закономерность основным явлением духовной жизни и таким путем дойти до столь же существенных и разнообразных выводов, к каким пришло изучение физического мира благодаря инерции и притяжению. Так возникла английская ассоциационная психология, попытка понять все разнообразные способности души, которые издавна были гипостазированы и считались отдельно и независимо друг от друга существующими, как, например, память, фантазия, разум, а также важнейшие результаты их проявления, особенно сознание своего «я» и внешнего мира, как естественные, так сказать, механические результаты движения представлений, подчиненного законам ассоциации. При всей своей односторонности и присущим ей недостаткам эта попытка, нашедшая свое выражение и в сенсуалистической психологии во Франции, несомненно означала громадный шаг вперед по сравнению с прошлым.
Объяснительное естествознание Галилея и Ньютона вызвало ассоциационную психологию, а описательному естествознанию Линнея и Бюффона соответствует эмпирическаяпсихология эпохи немецкого просвещения. Но за некоторыми исключениями, как, например, Тетенс, ее значение преимущественно отрицательное. Собственно говоря, эта психология также задается целью объяснить душевные явления, т. е. сперва узнать их путем тщательного самонаблюдения, а затем дойти посредством их разложения до тех простейших сил, которыми они вызываются. Но фактически она почти не идет дальше простого описания доступных непосредственному наблюдению процессов, и достигнутые результаты убедительно говорят о том, что описание остается бесполезным занятием, если оно не является вместе с тем и объяснением, как это практикуется иногда в последнее время. Многочисленные и разнообразные проявления души, отличаемые уже в народной психологии, располагаются эмпирической психологией по известным группам, находящимся между собой в различных степенях подчинения, и все объяснение состоит в том, что каждая группа рассматривается как действие особой способности. Мы получаем, таким образом, целую массу сложных и во многих отношениях родственных между собой продуктов душевной жизни, как, например, восприятие, рассудок, разум, силу воображения, а также способность абстракции, остроумие, способность обозначения, в виде ряда совершенно самостоятельных и друг другу чуждых способностей, и, подобно маленьким гомункулам в большом человеке, они действуют то сообща, то друг против друга. Примеры: «Поэтическая способность есть проявление силы воображения в связи с рассудком». В соединении с разумом та же самая сила воображения дает «способность предвидения». «Остроумие зачастую мешает силе суждения и приводит ее к ложным суждениям… Сила суждения посему должна остерегаться остроумия». Если это направление послужило прогрессу психологии, то этим мы обязаны заключавшимся в нем элементам оппозиции, которая, между прочим, была направлена и против ассоциационной психологии.
Одним из крупнейших недостатков ассоциационной психологии является то, что она не дает никакого объяснения для явления внимания. Ассоциативное сочетание представлений не в состоянии объяснить того факта, что из массы чувственных впечатлений или представлений, которые одновременно, так сказать, предлагаются душе, только весьма немногие проникают в душу и оказывают свое действие. Приверженцы ассоциационной психологии поэтому или обходят этот чрезвычайно важный факт полным молчанием, или пытаются отделаться совершенно недостаточными объяснениями и этим оказывают услугу противникам стремления к закономерному объяснению психических феноменов. Благодаря вниманию, как его понимает ходячее воззрение, душа как будто в самом деле оказывается самостоятельной реальностью, противостоящей своему собственному содержанию.
Крупная заслуга Гербарта состоит в том, что он познал невыясненность этого вопроса и пытался найти ему какое-нибудь объяснение. Он убежден в том, что «закономерность душевной жизни вполне похожа на закономерность звездного неба»; весь вопрос в отыскании правильных предпосылок для ее понимания. При этом он, хотя и не высказывает этого, также руководствуется физическими аналогиями. Представления он мыслит в виде эластичных тел, которым отведено пространство определенного измещения и которые сжимаются и уменьшаются в нем под влиянием взаимного давления, но никогда совершенно не исчезают. И вот, когда вызывается много представлений сразу, то вследствие единства души, в которой им приходится одновременно находиться, с одной стороны, а с другой – вследствие существующей между ними противоположности они направляются друг против друга. Они взаимно ослабляются, т. е. теряют в отчетливости, с какой они представляются, и в энергии, с какой они проникают в сознание. Но ни одно представление не исчезает; поскольку они ослабляются, они лишь превращаются в стремленияк представлениям, и, как только уменьшается сопротивление, они выступают из состояния вынужденной подавленности в область ясного сознания. Гербарт вводит далее еще некоторые простые предположения относительно степени ослабления и, таким образом, находит, что уже двух представлений достаточно, чтобы совершенно вытеснить из сознания третье представление; отсюда он с чувством радостного удовлетворения заключает, что путем простого механизма ему удалось «объяснить наиболее общее из всех психологических чудес», а именно то обстоятельство, что в каждый отдельный момент нас из всей совокупности наших знаний, мыслей и желаний занимает весьма малая часть по сравнению с той, какая имела основание дойти до нашего сознания, но что не занимающее нас все-таки не пропадает для нас совершенно. При этом Гербарт отводит в своих предположениях место и ассоциативному принципу в соответственно измененном виде; а располагая такими двумя орудиями объяснения, как сопротивление и ассоциация, он мог с успехом выйти на решительную борьбу с только классифицирующей и гипостазирующей психологией способностей. Все обычно считавшиеся самостоятельными проявления душевной жизни, даже чувствования и желания, он берется объяснить исключительно как различные результаты механики представлений.
Кроме того, Гербарт указывает еще одно средство, которым он надеется «создать изучение души, не уступающее естествознанию:…где только возможно, пользоваться измерением величин и счислением». Мысль о применении такого метода к изучению психологии и до того мимолетно возникала несколько раз; громадные услуги, которые были оказаны естествознанию измерением и исчислением, естественно, наводили на размышления, нельзя ли ими воспользоваться с таким же успехом и в психологии. Но так как не находили должных способов, как их применять к психологии, то успокаивались на утверждении о невозможности такого применения, избавлявшем от дальнейших поисков. Наибольшей известностью пользовалось мнение Канта, что математика неприложима к феноменам внутреннего мира и их законам, так как время, в котором приходится конструировать психические явления, имеет только одноизмерение. Гербарту также не удалось проложить здесь новые пути; ни на одном примере он не показал, как следует производить измерения, имеющие хоть какое-нибудь отношение к психическому миру. Но, во всяком случае, он познал, что душевная жизнь допускает измерение не только во времени, но и в других отношениях. К тому же он так сильно подчеркивал эту сторону дела, на которую до тех пор никто не обращал внимания, что вскоре были найдены и более правильные пути к ее выяснению.
Гербарт оказал на психологию сильное и продолжительное влияние. Но дальнейшие успехи психологии были достигнуты не непосредственным следованием по указанному им пути. Некоторые из его общих предположений и особенно основы его расчетов были слишком проблематичны, чтобы их можно было принять только на основании приблизительного совпадения отдельных выводов с данными опыта. К тому же давно возникла сильная оппозиция вообще против интеллектуализма, на котором строили свое учение как Гербарт, так и приверженцы ассоциационной психологии. Если душевная жизнь действительно исчерпывается движением представлений, сосуществованием и конкуренцией рядов и групп представлений, то как понять, например, такое явление, как религия? Неужели это небольшой комплекс истинных и допускающих разумное обоснование представлений с придатком громадной массы суеверных выдумок, исходящих или распространяемых священниками и князьями, чтобы удержать народ в повиновении? Такой низкой оценкой никак невозможно было удовлетвориться. А что такое искусство? Неужели искусство, например лирика Гете или симфоническая музыка Бетховена, в самом деле есть орудие для передачи познаний путем одних чувств, на что указывает название «эстетика»? Но труднее всего было, с точки зрения простой механики представлений, объяснить сущность единой индивидуальности и своеобразной личности, которая во всех разнообразных проявлениях душевной жизни остается неизменной основой, всему придающей единый характер и определенность. И вот все громче и убедительнее раздаются голоса таких людей, как Руссо, Кант, Фихте, Шопенгауэр, которые наряду с жизнью представлений ставят жизнь чувствований и волевую жизнь души или даже отводят ей первое место как проявлению ее самой настоящей и истинной сущности. Интеллектуализму противопоставляется волюнтаризм, как это учение ныне принято называть.
Дело в том, что применение воззрений естествознания к изучению психологии, давшее громадный толчок развитию этой науки, имело и свои теневые стороны. Первые крупные завоевания нового естествознания относились преимущественно к области физики, в частности механики. Неудивительно, если исследователи, желая достигнуть столь же крупных результатов в психологии, обращались прежде всего к механико-физическим процессам. Инерция, притяжение и отталкивание, о которых мы уже упоминали, затем агрегат и химическое сродство – вот каковы были категории, которыми они оперировали. И нет ничего удивительного в том, что благодаря этому зачастую насиловали факты и заблуждались в их объяснении. Если даже признать, что душа есть механизм, то все же нельзя себе представлять ее в виде хотя бы самых усовершенствованных часов или гальванической батареи. Душа связана с органическим телом, прежде всего с нервной системой, и строение и функции этой системы так или иначе определяют ее собственное бытие и процессы. Поэтому если уж хотеть пользоваться материальными аналогиями для объяснения душевных образований, то следует заимствовать их из органической жизни, которая хотя тоже обусловлена физико-химически, но только наиболее сложным образом. Для таких явлений, как индивидуальность и характер, жизнь чувствований и волевая жизнь души, следует искать аналогий в единой сущности растительного и животного организма, в своеобразной определенности его самого глубокого жизненного инстинкта и в многообразных отдельных инстинктах, в которых организм не перестает проявляться и как бы находить свое удовлетворение. В течение XIX века механические категории в узком смысле действительно-таки постепенно исчезли из психологии и уступили место биологическим категориям, каковы рефлекс, подавление рефлекса, упражнение, ассимиляция и т. п. Великое приобретение новейшей биологии, принцип эволюции также был воспринят психологической наукой и с успехом применен к объяснению душевных процессов в душе индивидуума, а также среди человеческих общений.
Уже выше было отмечено, что наряду с влиянием естественных наук на психологию, которое основано на аналогиях и заимствовании, эти науки в течение XIX столетия стали оказывать на психологию иное, непосредственное влияние. Естественное развитие изучения природы поставило его лицом к лицу со многими психологическими вопросами; естествознание, преследуя вначале свои собственные цели, усердно занялось ими и тем самым непосредственно открыло новую эпоху в психологии.
Первым в этом направлении и самым сильным было влияние, оказанное развитием физиологии чувств. В 30-е годы XIX столетия начинается чрезвычайно деятельная и плодотворная работа в этой области. Многочисленные физиологи и физики соперничают друг с другом в тщательном изучении строения и функций органов чувств, и понятно, что они не ограничиваются только материальными функциями, на которые прежде всего направлено их внимание: им приходится включить в круг своих занятий изучение также и духовных результатов, душевных ощущений, без которых остаются непонятными сами обусловливающие их материальные функции. Особенно привлекает ученых глаз, который снабжен целым рядом диоптрических и механических вспомогательных аппаратов и отличается тонкостью и разнообразием своих функций; но кожные чувства и слух также находят своих исследователей. Иоганнес Мюллер, Э. Вебер, Брюстер и более всех замечательно разносторонний, изобретательный и отличающийся широким кругозором Гельмгольц выделяются из ряда многих других, занимавшихся исследованиями этого рода. Они обогатили психологию такими работами, каких она до тех пор совершенно не знала, – работами, основанными на тщательно продуманном самостоятельном обращении с вопросами к природе, на искусном создании благоприятных условий для получения ответа на них – на экспериментеи на возможно более точном измерениирезультатов и их причин. Когда Э. Вебер проявил в 1829 г. как будто мелочное любопытство и захотел узнать, с какой отчетливостью два отдельных прикосновения к коже в разных местах познаются именно раздельно; когда он, далее, задавался вопросом, с какой точностью мы в состоянии различить вес двух положенных на руку гирь, или когда он раздумывал, как бы ему при поднятии тяжестей исследовать получаемое чрез посредство мускулов восприятие отдельно от восприятия, получаемого через кожу, – во всех этих случаях психология выигрывала больше, чем от всех различений, определений и классификаций, сделанных за время от Аристотеля до Гоббса, вместе взятых. Тогда же было сделано поразительное открытие новых, т. е. остававшихся до тех пор незамеченными, органов чувств: мускулов и полукружных каналов уха. Открытие это, хотя оно только впоследствии было окончательно установлено, чрезвычайно расширило кругозор психологии, так как новые органы дают нам сведения не о внешних раздражениях, подобно прежде известным органам, а о внутренних, т. е. о том, что происходит внутри нашего тела.
Один частный результат исследований в области физиологии чувств по особому стечению обстоятельств послужил толчком к работам в совершенно новом направлении. Во второй четверти XIX столетия развитие биологии шло по пути методического и точного исследования эмпирических данных, прежние натурфилософские умозрения были оставлены. Но еще долгое время во многих умах недавнее прошлое уживалось с зачатками будущего. Одним из замечательнейших представителей этой переходной эпохи был Г. Фехнер. С одной стороны, он под влиянием натурфилософии Шеллинга и гербартовских идей о применении математики в психологии фантазирует в области философии. Он рассуждает о возможных точных отношениях между душой и телом, хочет выразить в математических формулах зависимость психики от соответствующих нервных процессов, и в одно прекрасное утро в октябре 1850 г. он, лежа в кровати, находит формулу, которая кажется ему приемлемой. Но Фехнер вместе с тем весьма точный физик: он привык на опыте проверять результаты умозрения; ему совершенно чужда боязнь многих спекулятивных натур прикасаться руками, а не только мыслями к предметам исследования. И вот, развивая свои идеи, он знакомится с некоторыми результатами работ Э. Вебера, продолжает его исследования, пользуясь более точными методами, устраивает ряд труднейших опытов, принимает во внимание массу остававшихся неоцененными чужих наблюдений и, таким образом, приходит к установлению первого математического закона психической жизни, названного им законом Веберамформулируемого так: равномерное приращение в психике вызывается равномерным геометрическим увеличением внешних раздражений (см. с. 210). Все свои исследования, формулировки и выводы Фехнер объединил в новую отрасль знания – психофизику, которую он определяет как «точное учение об отношениях между телом и душой».
Новая наука вызвала необъятную литературу. Стали писать за и против нее, стали подтверждать и развивать далее, а также оспаривать ее выводы. Вначале спор вертелся главным образом вокруг вопроса о правильности установленного Фехнером закона, постольку он теперь потерял почти все свое значение. Но труды Фехнера независимо от этого оказали на психологию влияние в трех отношениях. Совершенно необоснованные математические фикции Гербарта, которые Лотце еще в 1852 г. непонятно каким образом предпочитал отысканию эмпирических формул, Фехнер заменил точным измерением психических образований и опирающейся на реальную почву численной формулировкой психической закономерности. Далее, он вновь установил связь всей психологии, указал на связь того, что казалось мелким и несущественным, с важнейшими психологическими проблемами и, таким образом, привлек к новой отрасли психологии и тех исследователей, которые стояли на философской точке зрения и обращали мало внимания на физиологию чувств. Наконец, он выработал тщательные методы психофизических изысканий, которые стоят значительно выше неудовлетворительных приемов физиологов и до сих пор еще оказывают большие услуги при изучении процессов ощущения и восприятия.