Философия. Книга первая. Философское ориентирование в мире

Ясперс Карл Теодор

Правда, наш собственный образ жизни выходит на путь к философскому самосознанию, лишь слушая немногих великих философов, что говорят с нами из прошлого. Но поскольку философия не является действительной для нас уже как знание о прежней философии, мы всякий раз должны философствовать из настоящего истока (aus gegenwaertigem Ursprung). Философствование современников выявляет для нас, как помогает себе в существовании живущий рядом с нами. Те, кто находятся в одинаковых возможностях исполнения бытия, могут сказать друг другу то, чего нигде больше услышать нельзя. Только современное философствование может, преображая, сообщить новую современность прошедшему философскому величию.

Философия - цель истинной общности самосущих людей, - была делом индивидов, которые в неслыханном избытке собственной

боли и собственной достоверности свидетельствовали нам из одинокой дали, - не призывая нас последовать за ними. Они показали нам из неповторимой единственности, что они пережили. Сами они были словно жертвами, благодаря переведенным в мыслимое видениям которых нам дано было то, что никогда не сделалось бы видимым в судьбе менее опасной. В нашем философствовании мы чтим то, что было тем самым возможно для людей. Мы хотели бы услышать каждое слово, доносящееся к нам оттуда; благодаря им для нас сделалось невозможным считать доступный знанию порядок единственно истинным порядком. Но сами мы философствуем не из одиночества, а из коммуникации. Исходным пунктом для нас становится: как относится и действует (steht und handelt) человек к человеку, как индивид к индивиду. Спутники в их взаимной связанности представляются подлинной действительностью в нашем мире. Из коммуникации возникают самые светлые мгновения, вследствие ее - весомость жизни. Мое философствование всем своим содержанием обязано тем, кто был ко мне близок. Оно считает себя истинным в той мере, в какой оно содействует коммуникации. Человек не может ставить себя над другим человеком; его достигнет лишь тот, кто встретится ему на одном с ним уровне; он не может научить другого тому, что он должен, но может найти вместе с ним, чего он хочет и что он есть; он способен быть солидарным с другим в том, чем должно быть одушевлено существование, если оно превращается для нас в бытие.

Наше философствование коренится в традиции свободного мышления предшествующих тысячелетий. В ясности греческих философов, в установке героического северного духа и в глубине еврейской души давно уже было то, что вновь прорывается ныне, чтобы указать направление нашему существованию. Направляясь этими корнями, мое философствование, что естественно, обязано своими основными мыслями тем философам, в усваивающем понимании которых оно возросло. Но я назову почтенные имена: Канта, философа с большой буквы, ни с кем другим не сравнимого по благородству своей вдумчивой человечности, являющей себя в чистоте и остроте его бесконечно подвижного мышления, через посредство которого нигде не встретишь неожиданно дно; Плотина, Бруно, Спинозы, Шеллинга, великих метафизиков как творцов сновидений, делающихся явью; Гегеля, в богатстве усмотренных им содержаний, которые он с неповторимой силой языка выражает в конструктивном мышлении; Киркегора - потрясенного в корне, честность которого перед ничто философствует из любви к бытию как другому возможному; В. фон Гумбольдта - воплощения немецкой humanitas в обширности большого мира; Ницше - психолога и неумолимого разоблачителя всех иллюзий, ставшего провидцем исторических субстанций посреди своего неверующего мира; Макса Вебера, взглянувшего в лицо нужде нашего времени и познавшего ее всеобъемлющим знанием, в распадающемся мире установившись на себе самом.

В современном философствовании, как и от века, речь идет о бытии. Оно кружит около полюса, которого никогда прямо не коснется. Это - вновь и вновь начинаемая попытка: в кружении все-таки попасть на полюс. Поэтому философствование всегда налицо в своей целости - или его нет вовсе. Оно старается достичь максимума прямоты; то, что абсолютно не вмещается в форму и знание, против воли остается косвенным.

Смысл философствования есть одна-единственная и, как таковая, несказанная (unaussagbarer) мысль: само сознание бытия; в предлагаемом труде эта мысль должна быть доступна исходя из любой главы; каждая глава должна быть целым в миниатюре (im Kleinen das Ganze sein), но каждая оставляет в темноте то, что проясняется только через все остальные главы.

Философствованию присуща своеобразная последовательность в некотором не изначально логическом движении вперед, однако, не осознавая способов мышления и имеющего законную силу знания. Оно необходимо увязло бы в противоречиях. В существенных эпизодах работы я указываю на присущую предлагаемому здесь опыту мышления философскую логику, однако я оставляю ее, в ее методическом развитии, до другой книги. Логика может определять специфически философское мышление, но не может оправдать его, ибо оно само должно быть собственной своей опорой.

Моему другу, врачу Эрнсту Майеру, я со времен нашего студенчества обязан общностью философствования. При разработке этого труда он содействовал мне своей творческой критикой. В минуту сомнения, которая каждый раз бывает вновь непременной артикуляцией в движении мысли, он принес мне коммуникативную достоверность.

Гейдельберг, сентябрь 1931 года.

Карл Ясперс.

Введение в философию

Исход философствования из нашей ситуации

Если я задаю такие вопросы, как: что такое бытие?
– почему есть нечто, почему ничто не есть?
– кто я?
– чего я, собственно говоря, хочу?
– то в таких вопросах я никогда не стою у начала. Я задаю их из некоторой ситуации, в которой я нахожу себя, происходя из некоторого прошедшего.

Пробуждаясь к сознанию себя самого, я вижу себя в мире, в котором я ориентируюсь; я брал в руки вещи и снова выпускал их из рук; все было самоочевидно без вопросов и чисто налично. Но теперь, удивляясь, я спрашиваю, что же, собственно говоря, есть; ибо абсолютно все преходяще; я не был в начале и не буду в конце. Даже между началом и концом я спрашиваю о начале и конце.

На этот вопрос я хотел бы получить ответ, который даст мне твердую опору (Halt). Ибо в сознании моей ситуации, которую я и не постигаю вполне без остатка, и не проникаю до ее происхождения, меня угнетает неопределенный страх. Я могу видеть его только в движении, в котором я, постоянно изменяясь, проскальзываю вместе с нею из тьмы, в которой меня не было, во тьму, в которой меня не будет. О вещах я не забочусь, и сомневаюсь, есть ли в них что важное (ob an ihnen etwas gelegen ist). Я предоставляю скольжению течь своим путем и содрогаюсь при мысли, что нечто будет навеки утрачено, если я сейчас не схвачу его, и однако же не знаю, что оно такое. Я ищу бытие, которое не только исчезает.

Кажется, что мне должно бы быть возможно получить ответ на свои вопросы, который общезначимо скажет мне, что есть, и объяснит (begreiflich macht), что я так-то нахожу себя в своей ситуации, и что важно (worauf es ankommt) в ней для целого и для меня. Таким образом мне представляется, как ответ, как будто бы бытие было предметом для меня, о котором я мог бы получить наставление, как и об устройстве мироздания. Но всякое подобного рода учение было бы лишь чем-то таким, что возникало бы для меня в моей ситуации наряду с другими предметами, скольжение которых, однако, остается неудержимым. Если бы я захотел удержаться за нечто такое, что претендовало бы быть доступным для научения о нем бытием (das lehrbare Sein) как объективностью, я мог бы сделать это, только забыв себя самого. Я сделал бы себя предметом среди предметов. Моя ситуация не была бы более путем, опасности которого явлены мне сперва лишь как страх, хотя я и не знаю их, - но была бы чем-то выводимым, в котором я могу верно вести себя, потому что знаю исток и цель.

И все же самозабвение в этом обманчивом бегстве из моей ситуации до конца неосуществимо. Правда, некоторое время я мог бы позволить потоку нести меня, пленившись привязанностью к знаемому объективному, которое есть и сбывается также и без меня. Но если затем это объективное становится проблематичным для меня, то из сознания потерянности я снова и снова предстою самому себе в ситуации, в которой я меняюсь вместе с нею. Я остаюсь между началом и концом в страхе небытия, если я не осмеливаюсь быть сам, принимая и решая (dadurch, dass ich ergreife und entscheide). Ибо, пробуждаясь к себе самому, я узнаю двоякое: в моей ситуации есть другое как чуждое, которое дано и сбывается без меня, и предстоит мне столь же действительно, как и я сам действителен и свободен в моих избраниях и принятиях.