Философские диалоги

Бруно Джордано

Во-вторых, примите во внимание, что интеллект, желая освободиться и отрешиться от воображения, с которым он соединен, помимо того что прибегает к математическим и воображаемым фигурам, с тем чтобы при их помощи или путем уподобления понять бытие и субстанцию вещей, приходит также к тому, что множественность и разнообразие видов относит к одному и тому же корню. Так, Пифагор, считая числа специфическими началами вещей, за основание и субстанцию всех их принимал единицу; Платон и другие, полагавшие, что виды являются фигурами, за один и тот же корень и основу их всех принимали точку как субстанцию и всеобщий род. И, быть может, поверхности и фигуры – это то, что Платон подразумевает в своем Большом, а точка и атом – в своем Малом, говоря о двойных специфических началах вещей, началах, которые в дальнейшем сводятся к Единому, как всякое делимое к неделимому. Следовательно, те, кто утверждает, что субстанциальным началом является единица, понимают субстанцию как число, другие, которые утверждают, что субстанциальным началом является точка, понимают субстанции как фигуры. И все они сходятся в том, что принимают неделимое Начало. Но способ Пифагора является лучшим и более чистым, чем способ Платона, ибо единство есть причина и основание неделимости и точечности, и это начало более абсолютно и более приложимо к всеобщему сущему.

Гервазий. Почему Платон, живший позже Пифагора, не учил так же, как он, или еще лучше?

Теофил. Потому что он предпочитал считаться учителем, говоря худшее, к тому же менее удобным и менее подходящим способом, чем получить репутацию

ученика, говоря лучшее и лучшим образом. Я хочу сказать, что целью его философии было в большей мере собственное слово, чем Истина, ибо без всякого сомнения он прекрасно понимал, что его способ более подходит к вещам телесным и рассматриваемым телесно, тот же другой способ не менее удобен и подходящ ко всем остальным вещам, какие могут быть произведены разумом, воображением, интеллектом, одной и другой природой. От Платона, как это всякий признает, не было скрыто, что единство и число с необходимостью определяют и дают основание точке и фигурам, а не определяются с необходимостью и не получают основания от фигур и точек, как субстанция измеримая и телесная зависит от бестелесной и неделимой. Кроме того, первая независима от второй, ибо основание чисел находится без основания измерения, но вторая не может быть независимой от первой, ибо основание измерения не находится без основания чисел. Поэтому арифметические уподобление и соизмерение являются более подходящими, чем геометрические, для того чтобы оказать нам помощь посредством величины для созерцания и познания этого неделимого Начала. Так как это – единственная и коренная субстанция всех вещей, то невозможно, чтобы она имела точное и определенное имя и такое название, которое обладало бы положительным, а не отрицательным значением. Поэтому одними она была названа точкой, другими – единицей, третьими – бесконечным и тому подобными различными способами.

Прибавь к этому уже сказанное, что, когда интеллект хочет понять сущность какой-либо вещи, он прибегает к упрощению, насколько это возможно; я хочу сказать, что он удаляется от сложности и множественности, сводя преходящие акциденции, размеры, обозначения и фигуры к тому, что лежит в основе этих вещей. Так мы понимаем длинное писание и пространную речь лишь в том случае, если сократим их до простой, основной мысли. Интеллект ясно этим показывает, что субстанция вещей состоит в Единстве, которое он ищет в истине или в уподоблении.

Поверь мне, что опытнейшим и совершеннейшим геометром был бы тот, кто сумел бы свести к одному-единственному положению все положения, рассеянные в началах Евклида; превосходнейшим логиком – тот, кто все мысли свел бы к одной. Здесь заключается степень умов, ибо низшие из них могут понять много вещей лишь при помощи многих видов, уподоблений и форм, более высокие понимают лучше при помощи немногих, наивысшие совершенно при помощи весьма немногих. Первый Ум в одной мысли наисовершеннейшим образом охватывает все; божественный Ум, абсолютное Единство, без какого-либо представления сам есть то, что понимает, и то, что понято. Так, следовательно, мы, подымаясь к совершенному познанию, подвигаемся, сворачиваем множественность, как при нисхождении к произведению вещей разворачивается единство. Нисхождение происходит от единого Сущего к бесконечным индивидуумам, подъем – от последних к первому.

Итак, в заключение этого второго рассуждения я скажу, что, когда мы стремимся и устремляемся к Началу и Субстанции вещей, мы продвигаемся по направлению к неделимости; и мы никогда не думаем, что достигли Первого Сущего и Всеобщей Субстанции, если не дошли до этого Единого неделимого, в котором охвачено все. Благодаря этому лишь в той мере мы полагаем, что достигли понимания Субстанции и Сущности, поскольку сумели достигнуть понимания неделимости. На этом основании перипатетики и платоники сводят бесконечных индивидуумов к неделимому основанию многих видов; бесчисленные виды подчиняют определенным родам (по мнению Архиты [62] , их десять), определенные роды подчиняют единому Сущему, единой Вещи. Эта Вещь и Сущее понимаются ими как имя и название, как логическое намерение и, в конце концов, как ничто. Ибо, рассуждая далее физически, они считают Начало реальности и бытия всего того, что есть, лишь понятием и общим именем, которые применяются ко всему тому, что высказывается и понимается. Это, конечно, произошло вследствие ограниченности интеллекта.

В-третьих, ты должен знать, что вследствие отличия и независимости Субстанции и Бытия от количества мера и число не являются субстанциями, но лишь относятся к Субстанции, являются не Сущим, но лишь вещью Сущего. Отсюда следует, что мы необходимо должны говорить, что Субстанция по своей сущности не имеет числа и меры, а поэтому едина и неделима во всех частных вещах; последние же получают свое частное значение от числа, то есть от вещей, которые лишь относятся к субстанции. Поэтому тот, кто познает Полиинния как Полиинния, познает не частную субстанцию, но субстанцию в частном и в различиях, к ней относящихся. Осуществляясь, она полагает этого человека в числе и множественности при помощи вида. Здесь известные акциденции животного организма образуют множество видов животных, подобно тому как известные акциденции человеческой природы образуют множество человеческих индивидуумов. Равным образом известные жизненные акциденции образуют разновидности всего одушевленного и живущего. Не иначе известные телесные акциденции образуют разновидности телесности. Подобным же образом известные акциденции субсистенции образуют разновидности субстанции. Таким же образом известные акциденции Бытия образуют разновидности Сущности, Истины, Единства, сущего, истинного, единого.

В-четвертых, возьми обозначения и способы проверки, при помощи которых мы хотим прийти к выводу, что противоположности совпадают в Едином; отсюда нетрудно вывести в конечном итоге, что все вещи суть Единое, как всякое число, в равной мере четное и нечетное, конечное и бесконечное, сводится к единице. Повторенная конечное число раз, она полагает число, повторенная бесконечное число раз – отрицает. Обозначения возьмем из математики, способы проверки – из других моральных и спекулятивных способностей. Итак, что касается обозначений, скажите мне, какая вещь более несходна с прямой линией, чем окружность? Какая вещь более противоположна прямой, чем кривая? Однако в начале и наименьшем они совпадают; так что, какое различие найдешь ты между наименьшей дугой и наименьшей хордой? – как это божественно отметил Кузанский [63] , изобретатель прекраснейших тайн геометрии. Далее, в наибольшем, какое различие найдешь ты между бесконечной окружностью и прямой линией? Разве вы не видите, что чем больше окружность, тем более она своим действием приближается к прямоте? Кто так слеп, чтобы не увидеть, насколько дуга BB, будучи больше дуги AA, и дуга CC, будучи больше, чем дуга BB, и дуга DD, будучи больше, чем три остальные, показывают, что они являются частями все больших окружностей и тем самым все более и более приближаются к прямоте бесконечной линии, бесконечной окружности, обозначенной IK? Здесь, конечно, необходимо говорить и думать, что таким же образом, как эта линия, которая больше, сообразно основанию большей величины, вместе с тем является более прямой, точно так же наибольшая из всех должна быть в превосходнейшей степени наиболее из всех прямой. Так что, в конце концов, бесконечная прямая линия становится бесконечной окружностью. Вот, следовательно, каким образом не только максимум и минимум совпадают в одном бытии, как мы это доказали уже в другом месте, но также в максимуме и минимуме противоположности сводятся к единому и безразличному.

Рис. 1

Кроме того, быть может, тебе угодно сравнить конечные виды с треугольником, ибо от первого конечного и первого ограниченного все конечные вещи по известной аналогии приобщаются к конечности и ограниченности (как во всех родах все аналогичные предикаты получают степень и порядок от первого и наибольшего в этом роде); треугольник же есть первая фигура, которая не может разложиться в другой вид более простой фигуры (между тем как, наоборот, четырехугольник разлагается на треугольники) и поэтому есть первый фундамент всякой вещи, имеющей границу и

фигуру. Ты найдешь в этом случае, что треугольник не разлагается на другую фигуру, а также не может измениться в треугольники, три угла которых, хотя бы они были различны и разнообразны, были бы больше или меньше различных и разнообразных фигур в отношении величины большей и меньшей, наименьшей и наибольшей. Поэтому, если возьмешь бесконечный треугольник (я не говорю реально и абсолютно, ибо бесконечное не имеет фигуры, но я говорю бесконечное условно и поскольку угол необходим для того, что мы хотим доказать), то он не будет иметь угла большего, чем наименьший конечный треугольник, не говоря уже о средних и другом наибольшем. Если оставить сравнение фигур с фигурами – я подразумеваю треугольников с треугольниками – и сравнивать углы с углами, то все они, сколь бы ни были большими или малыми, равны, что ясно из этого квадрата. Диаметром он разделен на подобные треугольники; отсюда видно, что равны не только прямые углы А, В и С, но также все острые, получающиеся благодаря разделению указанным диаметром, который образует двойное число треугольников, все – с равными углами. Отсюда видно, по весьма явной аналогии, как одна бесконечная субстанция может быть вся во всех вещах, хотя в одних – конечным образом, в других – бесконечным, в первых – в меньшей мере, во вторых – в большей.

Рис. 2

Прибавь к этому (дабы видно было, что в этом едином и бесконечном противоположности согласуются), что острый и тупой угол суть две противоположности, которые известным образом происходят от одного и того же неделимого начала, то есть от наклона, образуемого перпендикулярной линией МС, пересекающейся с горизонтальной линией BD в точке С (см. рис. 3). Опираясь на эту точку, путем простого наклонения к точке D, она, после того как образовала безразлично угол прямой и прямой, начинает образовывать тем большее различие между углом острым и тупым, чем больше приближается к точке С. Присоединившись к последней и объединившись с ней, она образует безразличие острого и тупого, равным образом уничтожая один и другой, ибо они объединяются в возможности одной и той же линии. Эта же последняя, подобно тому как она могла объединиться и сделаться безразличной с линией BD, точно так же может разъединиться с ней и сделаться от нее отличной, производя из одного и того же единого и неделимого начала противоположнейшие углы, каковы суть наибольший острый и наибольший тупой, вплоть до наименьшего острого и наименьшего тупого, и далее к безразличию прямого и к тому согласию, которое состоит в соприкосновении перпендикулярной линии с горизонтальной.

Рис. 3

Что же касается, далее, способов проверки, то кто не знает, во-первых, относительно первых активных качеств [64] телесной природы, что начало теплоты неделимо и однако отделено от всякой теплоты, ибо начало не должно быть никакой вещью из числа обусловленных началом? Если это так, то кто станет колебаться в утверждении, что начало не есть ни теплое, ни холодное, но тождество теплого и холодного? Разве отсюда не следует, что одна противоположность является началом другой и что изменения лишь потому носят круговой характер, что существует один субстрат, одно начало, один предел, одно продолжение и совпадение одного и другого? Разве наименьшее теплое и наименьшее холодное не одно и то же? Разве от предела наибольшей теплоты не получает начала движение по направлению к холодному? Отсюда ясно, что не только в известных случаях сходятся два максимума в сопротивлении и два минимума в соглашении, но также максимум и минимум благодаря изменению трансмутации. Поэтому врачи не без причины опасаются плохого исхода при наилучшем положении, а прозорливцы особенно боязливы при наивысшей степени счастья. Кто не видит, что едино начало уничтожения и возникновения? Разве последняя степень уничтожения не является началом возникновения? Разве мы не говорим одновременно, что если это снято, то положено то; было то, есть это? Конечно, если мы хорошо обдумаем, то увидим, что уничтожение есть не что иное, как возникновение, и возникновение есть не что иное, как уничтожение; любовь есть ненависть; ненависть есть любовь; в конце концов, ненависть к противоположному есть любовь к подходящему, любовь к первому есть ненависть ко второму. Следовательно, в субстанции и в корне любовь и ненависть, дружба и вражда одно и то же. Что служит для врача более удобным противоядием, чем яд? Кто доставляет лучший териак, чем гадюка? В сильнейших ядах – лучшие целительные снадобья. Разве одна возможность не заключается в двух противоположных предметах? И отчего, думаешь ты, могло бы это быть, как не оттого, что таким образом Единое есть начало бытия, как Единое есть начало восприятия одного и другого предмета, и что противоположности относятся к субъекту таким образом, как они восприняты одним и тем же чувством? Я оставляю в стороне, что шарообразное имеет предел в ровном, вогнутое успокаивается и пребывает в выпуклом, гневный живет вместе с уравновешенным, наиболее гордому всего более нравится скромный, скупому – щедрый.

Подведем итоги. Кто хочет познать наибольшие тайны природы, пусть рассматривает и наблюдает минимумы и максимумы противоречий и противоположностей. Глубокая магия заключается в умении вывести противоположность, предварительно найдя точку объединения. К этому стремился мыслью бедный Аристотель [65] , считая лишение, к которому присоединена известная склонность, за родоначальника, отца и мать формы, но не мог достигнуть этого. Он не сумел к этому прийти, ибо, остановившись на роде противоположения, он задержался таким образом, что, не спускаясь к виду контрарности, он не достигнул, не усмотрел цели и блуждал в разных направлениях от нее, утверждая, что противоположности не могут актуально совпасть в одном и том же предмете.

Полиинний. Высоким, редким и оригинальным образом определяете вы все, максимум, Сущее, Начало, Единое. Но я бы хотел, чтобы вы указали также различия Единого, ибо я нахожу, что не хорошо быть человеку одному. Кроме того, я испытываю большой страх оттого, что в моем денежном мешке имеется лишь одинокое сольдо.

Теофил. Это Единство есть все, оно не развернуто, к нему не приложимо численное распределение и деление. Это такая странность, которую ты не можешь понять, настолько она сложна и всеохватывающа.

Полиинний. Пример? Ибо, говоря правду, я воспринимаю, но не усваиваю.

Теофил. Таким же образом десятка есть единица, но свернутая, сотня не в меньшей степени есть единица, но более свернутая; тысяча есть единица не в меньшей степени, чем другие, но гораздо более свернутым образом [66] . То, что я вам излагаю относительно арифметики, вы должны понимать в более возвышенном и абстрактном смысле относительно всех вещей. Высшее благо, высший предмет устремления, высшее совершенство, высшее блаженство состоит в Единстве, охватывающем сложность всего. Мы наслаждаемся цветом, но не одним каким-нибудь отдельным, каков бы он ни был, а больше всего тем, который охватывает сложность всех цветов. Мы наслаждаемся голосом, но не отдельным, а сложным, происходящим от гармонии многих. Мы наслаждаемся чем-либо чувственным, всего же больше тем, что заключает в себе все чувственные вещи; познаваемым, охватывающим все, что может быть усвоено; сущим, обнимающим все, всего же больше тем Единым, которое есть само все. Таким же образом ты, Полиинний, больше наслаждался бы единством жемчужины, столь драгоценной, что она стоила бы всего золота в мире, чем множеством тысяч таких сольдо, из каких один у тебя в кошельке.

Полиинний. Превосходно.

Гервазий. Вот я научен, ибо как тот, кто не понимает Единого, ничего не понимает, так тот, кто истинно понимает Единое, понимает все, и тот, кто более близок к познанию Единого, все более приближается к восприятию всего.

Диксон. Точно так же и я, если я хорошо понял, ухожу весьма обогащенным воззрениями Теофила, верного распространителя ноланской философии.

Теофил. Хвала богам, и да будет возвеличена всеми живущими бесконечная, простейшая, единственнейшая, высочайшая и абсолютнейшая Причина, Начало и Единое.